ТРАГЕДИЯ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА В БОЛЬШОЙ ИСТОРИИ

Коллегия МИЮФА «Свобода»

открывает новый раздел сайта под названием:

 «Литературно - публицистический проект:

                                           навстречу грядущему в 2018 г. 150- летнему юбилею А.М. Горького»

 

 

ЛИТЕРАТУРНО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ МИЮФА:

ТРАГЕДИЯ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА В БОЛЬШОЙ ИСТОРИИ

 

Мы открываем литературно-публицистический проект сайта. Проект «Свободы». Под называнием «Литературно-публицистский раздел сайта МИЮФА». Всякое новое общество начинает с новых аббревиатур, которые оно вводит в жизнь.

Проект Лит-пубМИЮФА расположен в высохшем русле классической русской литературы. Мы считаем, что литературное творчество в самых разных его жанрах, кроме плохого, способно - при условии его приверженности классическим традициям сочувствия простому человеку из народа, маленькому человеку большого общества – призвать все слои общества к милости к падшим. К погрязшим в выживании бедным гражданам некогда великого государства. К людям, прежде составлявшим соль земли русской, суть и корневую основу всего русского советского мира. Эти люди нам хорошо известны, и сегодня они представляют собой уходящую натуру, человеческие остатки прежней передовой общественно-экономической формации планеты.

С этими остатками прошлого, а также с самими воспоминаниями о них, нынешняя правящая либеральная элита надеется окончательно разделаться в ближайшие 10-15 лет. «Золото, золото, сердце народное», говорил поэт позапрошлого века. С психологией и мобилизационной мотивацией советских людей, с сердцем народа нам обещают разобраться и расстаться. Вместо творческих людей в демократической России четверть века воспитывают компетентных потребителей, с чем не могут согласиться инженеры и романтики, врачи и учителя, ветераны труда и рабочие, ученые и профессора советской закалки. Их русская душа на протяжении ХХ века оказалась замешана на глубочайших народных советских идеях о социальной справедливости и историческом призвании нашего народа. И все эти люди оказались лишними! В феодальной России лишними людьми были все дворяне, но русская литература и среди них находила трагедии особо лишних умных людей, которые протестовали против бессмысленности существования своего сословия. Все эти Чацкие и прочие «герои нашего времени» протестовали ценой своего уюта, самой жизни. Литераторы и писатели взывали к сочувствию к маленькому человеку – к Акакию Акакиевичу из гоголевской «Шинели», к героям Достоевского, Гаршина, Чехова, Толстого.

Только великий Горький поднял это сочувствие на уровень классового понимания исторического процесса, создал научное представление о революционной переделке человеческой натуры, сложившейся в антагонистическом обществе. Поэтому мы посвящаем наш литературный проект грядущему в 2018 г. юбилею А.М. Горького, а не юбилею А.И. Солженицына, как это предлагает наше антироссийское правительство и высшее продажное политическое руководство.

Мы намерены в продолжение традиции русской демократической литературы и в продолжение советской традиции А.М. Горького и В.В. Маяковского публиковать те авторские уникальные произведения, в которых прорывается боль за эпоху, за разрушающееся Отечество, за уходящие поколения строителей коммунизма. Мы хотели бы публиковать знающих людей и правдивые с элементами художественного вымысла материалы. Но нам не нужны беспочвенные фантазии и все то, что на Западе называется фэнтези. Мы нуждаемся в литературно оформленных размышлениях, как говорил герой фильма, «о делах наших скорбных». Все это в русской исторической традиции называлось публицистикой.

Наш проект нацелен на восстановление исторической правды, на изживание и очищение от скверны либерального преступного переустройства самой ментальности нашего общества, когда государство действует как бизнесмен в корпорации «Россия». Никто не защитит уходящий советский народ кроме нас. СССР больше нет, отцы изгнили в могилах, их защитные гимнастерки и синие галифе пропали в старых чемоданах во время переездов, нам остались только песни воспоминаний и сожалений об ушедшей жизни и молодости мира.

По сути, наш проект – создание «песен совков». Так презрительно называли нас торжествующие ельцинисты в 90 гг. Нам приходилось изучать песни индейцев в резервациях и индейскую литературу. Читали мы и песни негритянских рабов на плантациях Алабамы и Южной Каролины. Но кто соберет и запишет воспоминания, размышления и переживания советского человека, брошенного в чудовищную мясорубку либеральной постмодернистской переделки человеческой натуры, мясорубки трансгуманизма? Никто кроме нас! Этот девиз ВДВ приходится брать нам на вооружение. Слишком долго мы ждали действий патриотов армии, ФСБ и ГРУ. Они не действуют, они вымирают на хорошей пенсии, забыв о присяге.

Мы не забыли о трепетной октябрятской клятве, и о пионерской присяге. Не забыли о заявлении в райком комсомола, не забыли, что мы написали в заявлении в партийную организацию. «Единица вздор, единица ноль», писал Маяковский. Значит, литературное творчество должно стать частью общего организационного дела тех, кто еще остался в живых. Интересно, как собирались оставшиеся после немецкой артподготовки в бастионах Брестской крепости?

В юности мы помним, как активно и самостоятельно собиралась пионерская или комсомольская организация класса или студенческой группы после занятий. Люди лепились друг к другу как шарики ртути, ибо они были родные душой люди, вышедшие из общей беды и достигшие общей, одной на всех победы. Сейчас наши внуки, уткнувшись в коробочки, разбегаются после занятий кто куда как атомарные единицы гражданского общества. Они разговаривают сами с собой, ведут себя как нормальные сумасшедшие, временно выпущенные на прогулку строгими надзирателями. Надеемся, что в этих чудесных коробочках они начнут читать наши к ним литературные послания и тогда они очнутся от морока и услышат зов предков. Своих родителей и их родителей в свое время мы называли «предками». Теперь мы как предки должны быть достойны наших общих предков.

А пока мы размещаем публицистические размышления профессора С.Н. Некрасова, в котором он в образе Ивана Ивановича Иванова выводит судьбу и трагедию целого сословия советской интеллигенции, которая в капиталистическом обществе за четверть века перековалась в интеллектуалов. Если интеллигенция есть образованная часть народа, находящаяся в оппозиции к правящему нынешнему режиму и сочувствующая народу, а потому, по сборнику «Вехи», это антинациональная, антигосударственная и антирелигиозная сила, сутью которой является отщепенчество, то сформировавшееся сословие буржуазных интеллектуалов занято продажей своей ставшей в условиях инфляции и всеобщего подорожания товаров очень дешевой рабочей силы. Эта рабочая сила как специфический товар погибает и остается невостребованной в условиях товарного рынка и всеобщей купли-продажи. «Если ты такой умный, то почему такой бедный» - таков циничный вопрос и ответ западного общества и нашего продажного правительства к своим новым интеллектуалам. Русские помнят ответ предков на свинцовые мерзости жизни «Отречемся от старого мира» и «Вставай, проклятьем заклейменный!» и этот ответ зашит в нашем культурном коде, в крови, в физической оболочке-теле!. Этот код представлен нашей литературой.

Мы попробуем восстановить связь классической русской литературы, советской литературы и постсоветской литературы! С.Н. Некрасов, похоже, не случайно унаследовал свою фамилию от предков…

 

Руководитель Коллегии МИЮФА, писатель – публицист, автор романа «В паутине времени», исследователь, правозащитник П.И. Кикилык

 

 

                  Представляем теперь Станислава Николаевича Некрасова, доктора философских наук, профессора в новом качестве, как писателя-публициста:

 

 

 «ОТ АНТИНОМИЙ ЖИЗНИ К ДИАЛЕКТИКЕ РАЗВИТИЯ ОБЩЕСТВА

 

 Статья Р. Вахитова «Антиномии жизни» опубликована в газете «Советская Россия». Статья про трудовую горькую жизнь типичного российского доцента Ивана Денисова. Статья сделана как пародия и парафраз повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Я пишу свою работу «Отпуск Ивана Ивановича: дни и ночи» как ответ на оттепельное описание жестокостей сталинизма А. Солженицына и в продолжение статьи Р. Вахитова. Но пишу не о работе, а о думах и отпуске профессора.

Отпуск, свободное время – время свободного развития личности – вообще является показателем развития общества и степени его свободы. Свободен ли в отпуск российский профессор – что его обуревает и что его убивает в это, казалось бы, благословенное время? Свободен ли он на своей Родине – для чего свободен и от чего свободен? Вот вопросы, которые хотелось бы поставить в этом очерке.

Я описываю профессора с его размышлениями, подведением жизненных итогов, своих итогов и страны, и здесь в отпускные недели все должно быть глубже, а не так поверхностно, как это бывает в стремительном темпе жизни учебного года. В отпуск даже можно пересмотреть жизненную программу, ответить на русские вопросы – что делать, кто виноват, судьи кто? Увы, раз страна эти вопросы не ставит, приходится их ставить самому, мучиться и решать в золотой отпускной период. В отпуске есть время подумать, а у профессора большой опыт, и он имеет право на подведение итогов жизни страны и право на совет новому поколению, поколению внуков-потомков.

И только слепой не поймет, что статья Р. Вахитова и мой очерк описывают условия и пределы выживания интеллигента в либеральном концлагере умирающего капитализма. Капитализма отсталого и вторичного в его российском варианте в период завершения предыстории человечества. Хотелось бы, чтобы читатель осознал по прочтении обоих материалов, что время требует уже не резонирующего советского и постсоветского антисоветского интеллигента, но органического интеллектуала своего народа, к тому же твердо стоящего на классовых позициях, и владеющего диалектическим методом познания реальности. И последнее – антиномии, это взаимно исключающие позиции, а антиномии жизни преодолеваются диалектическим снятием, развитием. Диалектика развития говорит о приближающемся крахе российской культуры и образования, об исчезновении самого сословия интеллигенции.

В очерке об отпуске Ивана Ивановича я описываю полноту и богатство чувств последнего поколения настоящих людей нашей страны – тех социальных чувств и ту картину мира, которые в полной мере не даны новым поколениям россиян. Эта картина мира обнажается в очередном трудовом отпуске перед наступающим вечным отпуском уходящего советского народа на «вечные казенные квартиры». Впрочем, кто сказал, что они казенные – трагедия еще в том, что ныне все покупается и оплачивается и потому уходящее поколение планирует и здесь сэкономить: попросить наследников трудовой династии тайно подхоронить урны с их прахом в цветочные клумбы к подножию памятников борцам за советскую власть. Так оно будет не накладнее взрослым детям – и приборку сделает муниципалитет, и в родительский день будет достаточно прийти в центр города. Дело в том, что дети этих людей не живут далеко за океаном и за рубежами, там, где сытно и бездуховно. Дети выживают здесь же, где доживают отцы и деды, и весь вопрос заключается в том, согласно ли это новое поколение на повторение судьбы отцов, потерявших Родину?

 

 

Отпуск ИВАНа Ивановича: дНИ и ночИ

 

 - Иван Иваныч Иванов с утра ходит без штанов!
- Иванов Иван Иваныч одевает штаны на ночь!
(«Афоня»)

 

Поскольку мы уже познакомились с трудовыми буднями доцента Ивана Денисова благодаря замечательной публикации в «Советской России» нашего друга и коллеги из Уфы Р. Вахитова, было бы любопытно заглянуть в отпускную жизнь типичного уральского, то есть провинциального, профессора Иванова Ивана Ивановича. Иван Иванович не испорчен государственными и иностранными грантами, загранпоездками и даже загранпаспорт с начала крымских событий не продлевает, в президиумах прикормленных властью общественных палат не замечен, в заседаниях губернаторской администрации не наблюдался. Да и не нравится ему эта то буржуазная, то сепаратистская, то антисоветская, то антинациональная, то околонаучная гражданская активность.

Иван Иванович был очень рад, что комедия «Афоня» вышла в 1975 г., когда он уже закончил университет. Если бы фильм вышел раньше, его бы в школе задразнили словами дразнилки из фильма. Афоня вернулся в родную деревеньку и они, катаясь с другом на его тракторе, встретили постаревшего уже Ивана Ивановича Иванова и прокричали ему этот дразнилку, вспоминая, свои детские шалости. Иван Иванович представил себе, что ведь на самом деле он всю жизнь ходит без штанов, раскрывает душу студентам, сеет разумное, доброе, вечное, а в ответ что получает? Результаты сомнительны – страну потеряли, новое поколение утратили, положение в пенсионном возрасте не ахти, социальное уважение отсутствует, статусность профессии испарилась, авторитет знания затмил Гугл, книжная культура ушла в прошлое – остались ночи и дни отпуска на размышления, и горькие сожаления.

Получается, что жизнь в публичном пространстве он проводит без штатов. А в штанах он в отпуске и ночью, когда осмысляет жизнь и, как выражался В.В. Маяковский, «итожит то, что прожил». И вслед за поэтом ярчайшим днем ему представляется «двадцать пятое, первый день» - первый день новой эры человечества, день Великой Октябрьской социалистической революции. Он думает, что это странные фантомные боли – конечности нет, а она болит. Революции и социализма нет, а он чувствует их. А ведь родился он, когда Сталину оставался год жизни.  Октябрьской революции и ее последствий в 30 гг. он не застал, декларацию прав эксплуатируемого и трудового народа в последнюю четверть века прочувствовал всем своим существом, жизнью и судьбой своей и своего дела жизни.

Иван Иванович сегодня доктор наук и даже профессор, и даже почетный работник Высшей школы России, академик нескольких уважаемых общественных российских академий, то есть он достиг тех высот, к которым еще стремится доцент Иван Денисов. Естественно, профессор принадлежит к другому поколению – диссертацию он защищал на изломе СССР и крахе советской государственности, а научное звание получил уже в ельцинской России. Соответственно, у него бережно хранится докторский диплом с гербом СССР и аттестат профессора с двуглавым орлом. При случае Иванов сообщает слушателям, что жил при социализме и живет капитализме, и ему, как трудовому человеку больше нравится социализм и лучше он жил при социализме. Впрочем, и при капитализме не бедствует, хуже бывает свободным гражданам демократической России, обитающим возле мусорных баков. Те же, кто в отличие от Иванова склонен к эксплуатации других, без ума от капитализма. Все эти любители «хруста французской булки», обожатели садов и парков при поместьях, обожают, чтобы эти сады возделывали садовники, а борзых щенков грудным молоком выкармливали крепостные кормилицы. Во всех этих спорах Иван Иванович подчеркивает, что доцентом и кандидатом он стал при развитом социализме, а вот докторскую степень и профессорское звание ему присвоило уже буржуазное государство.

Четвертьвековой профессор преподавал весь набор гуманитарных наук в одном университете на ставку, в другом на полставки. Не раз он был заведующим кафедрой и даже создавал новые кафедры, но вовремя ушел с этой хлопотной должности, предполагающей беготню по оперативкам, сверку графиков, распределение нагрузки, составление рейтингов, хозяйственные заботы, проверку и составление учебных программ, поддержание трудовой дисциплины, сдачу табеля учета рабочего времени каждые полмесяца. Были там и приятные моменты -  разные обязаловки и явки к руководству, участие в фуршетах вышестоящего начальства, банкеты после защит, что довольно скверно отразилось на возникновении благородной профессорской болезни - подагры. Подагра развивается от коньяка, красного вина, обилия копченостей, икры и нерегулярного питания: за четверть века работы в диссертационных советах Урала и Сибири он это твердо усвоил, поэтому сегодня из вышеперечисленного ничего принципиально не употребляет. Иначе, он знает, до дома не дойдет и на занятия не выйдет.

Вскоре профессор понял, что он вовремя ушел с должности, сославшись на необходимость сосредоточиться на научной работе – его друзья, коллеги-заведующие стали вымирать от непосильной нагрузки. В результате в городе и повсеместно посты заведующих кафедрами, деканов и даже должности проректоров, а иногда ректоров вместо профессоров заняли молодые и борзые кандидаты наук. Иван Иванович хоронил друзей часто, иногда не мог отменить занятия или найти замену на четыре пары, тогда он писал некрологи, размещал их на своих сайтах. Умерших забывали удивительно быстро, никто не проводил памятные научные чтения, не приезжал на кладбище, а новое поколение преподавателей уже не реагировали ни на имя, ни на концепцию, ни на книги ушедших – они просто выживали и сами умирали скоропостижно, оставаясь молодыми.

 

Что делать профессору?

Оставаться на должностях нового государства ученым советского разлива уже не оставалось смысла. Вначале показалось, что профессору пенсионного возраста самое время заниматься наукой, делать доклады на конференциях, писать статьи и издавать монографии, руководить работой аспирантов и заседать в диссертационных советах, оппонируя работы сторонних соискателей. А полставки учебной работы будет тогда уходить не на обработку голов первокурсников-бакалавров, но на образование магистров и работу с аспирантами общеуниверситетскими и своими аспирантами. Так думал освободившийся для новой жизни профессор, снимая с себя полставки и заведование в одном ВУЗе, но сохраняя полную ставку возни с бакалаврами, заочниками, дипломниками. И только потом после избрания на новую должность стало понятно, что гладко было лишь на бумаге, а реальность преподносила каждый раз все новые сюрпризы. Вначале Иван Иванович удивлялся скоротечности жизни и хаотичности указаний руководства, однако потом он вспомнил, что рынок как действие разнонаправленных воль всегда создает хаос и в принципе не управляемым, тем более в сфере образования.

Стандартного профессора в новой буржуазной России в отличие от массового сорокалетнего доцента уже мало интересовали вопросы материального положения – не жили с супругой шикарно, нечего и привыкать. Не получили по профсоюзной линии квартиру, не построили кооператив, не получали льготные путевки на отдых, не использовали пионерские лагеря для детей, сейчас уже поздно. Сейчас профессор только получал новогодние подарки для внучек, посещал вузовскую стоматологию с оплатой материалов по рыночным ценам, да дома лежало ненужное удостоверение «ветерана университета». Проживание в родительской хрущевской трешке, в которой 40 лет не было ремонта, и нет места для библиотеки, заставило профессора отказаться от приобретения книг, а свои работы он начал размещать исключительно в электронных изданиях.

Зарплата Ивана Ивановича чуть выше доцентской – вместо 20 000 получаешь на всю ставку 26 000, да еще каждый месяц капает замороженная три года пенсия, да еще полставки. На круг выходит не совсем плохо, но нужно оплачивать квартиры, ипотеку детей, электронные карты, оплату Интернета, содержание внучек в садике, театральные билеты, поездки на научные конференции которые оплачиваются совсем не ВУЗами, приобретение минимума научной литературы, подписку на журналы, лекарства, планирование отпускной поездки, отдыха. Потребности у самого профессора скромнее доцентских – ипотеку свою выплачивать не надо, есть старые дубленки и модничать не надо, обувь зимняя и летняя, что так удобно достается от сыновей, рубашки и галстуки от них же, кое-какие продукты перепадают от невесток и внучек. Единственная польза от контрреволюционного переворота – магазины секонд хенда и профессор сумел подобрать приличные немецкие пиджаки на трех пуговицах, а кому они сейчас в бездуховную эпоху нужны?

Люди теперь ходят в майках, куртках и драных штанах, а потому Иван Иванович летом в маршрутке чувствовал себя неуютно - как в компании оборванцев, сверкающих голыми коленями. Он с детства привык аккуратно штопать дырки на одежде, а заплаты понимал, как свидетельство крайней нищеты и босячества, равно как татуировки на теле воспринимал как знак принадлежности к уголовному сообществу. Татуировки новых русских он разглядывал на пляжах родного города и, чтобы избежать этого удручающего зрелища, в прошлые более тучные годы высоких нефтяных цен улетал отдыхать на пляжный отдых в Турцию. Несколько отпусков он провел в ходе коротких туристических поездок по европейским столицам, походах по знаменитым музеям. Однако падение курса рубля в два раза, а затем и последующие санкции против России положили конец этим робким вылазкам бюджетника за рубеж за свой счет. Опустился финансовый и культурный занавес!

 

600 ступенек вверх в день

В третьем возрасте у человека есть серьезные преимущества материального плана, но профессора мучают думы и тревожат упущенные страной возможности. Все эти страдания выпадают на отпускное время, не отстают и в странные новые праздничные дни. В настоящие любимые праздники, вроде 7 ноября, теперь приходится работать, а вот в разные новые праздники можно посидеть с внучками и подумать о превратностях судьбы. В течение учебного года думать некогда – все подчинено ускоренному ритму функционирования, подготовке к занятиям, самим занятиям, составлению расписания на следующий полусеместр и экзамены, проставлению баллов и работе в балльно-рейтинговой системе, написание методичек и учебных программ, перемещению по городу. А еще время жизни съедают походы в сетевые магазины, стояние в очередях в студенческих столовых, поездки к родственникам, общение с коллегами, переписка по «мылу». А нагрузка у профессора как у доцента – в неделю выходит 14 пар, то есть 28 часов, причем в сессии профессор сам себе деканат, ставит баллы в балльно-рейтинговую систему, распечатывает ведомости, принимает экзамены, сдает ведомости в деканаты вечером того же дня или до 10 утра следующего. И что только персонал деканатов делает в рабочее время?

Однажды Иван Иванович посчитал среднее количество ступенек в одном ВУЗе, в котором он быстро перебегает в перерывы из одного учебного корпуса в другой. Так вот, в среднем оказалось около 600 ступенек и это только вверх, вниз он не считал. Он вспомнил свое путешествие в Пекин, когда черт его дернул забраться на несколько уровней Великой китайской стены: спускаться было сложно, ступеньки блестели от внезапного дождя и были высоки. Майку с портретами Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Мао тогда пришлось выжимать, а сердце не могло успокоиться два дня.

Летний отпуск достаточно длинный. Прежде в советское время он увеличивался за счет сентябрьского отъезда студентов на уборку урожая. Сейчас занятия начинаются строго с 1 сентября, и начальство требует выходить на неделю раньше, чтобы получить ценные указания по подготовке к учебному году и очередным министерским проверкам. Летом Ивана Ивановича и всю профессуру одолевают болячки, думы, безденежье – ведь не всегда вовремя выплачиваются отпускные или предлагают разбить отпуск на две части с тем, чтобы в августе получить второй отпускной транш. Льготных путевок профессуре нет, а обычные путевки дороги даже для одного, не то, что на двоих с изношенной работой на оборонный комплекс супругой. Нечего думать о том, чтобы поехать на море с внучками, или на давно заброшенную развалившуюся дачу с детьми. Машины нет, сыновья закончившие аспирантуру остаются без стабильной работы, что нормально для капитализма, финансы всей большой семьи поют романсы и опираются на профессорские и в том числе пенсионные «доходы».

 

Думы и страхи

Летом одолевают думы и страхи. Страхи не отпускают во сне – снится, что опаздываешь на занятие, или проспал первую пару. Еще хуже, если в принципе не можешь быть на занятии, поскольку получилась накладка: в одном ВУЗе в пятницу с двух занятия и в другом с двух тридцати пары до вечера. А ведь так часто бывает! Накладки! Вот ведь реальный ужас, который мертвит душу в отпуск. Ужас ужаснее, чем в романах Стивена Кинга. Ужас настоящий, капиталистический, не придуманный писателем, чтобы щекотать нервы. Ужас, когда ты должен как Фигаро быть здесь и там, а чаще в двух местах одновременно. Ты договариваешься в учебной части, деканате, диспетчерской, на кафедре заранее, но или летит график, и вся годовая нагрузка попадает на первый полусеместр первого семестра, а учебный план составляется с опозданием, и не так, как хотелось, или никак не могут найти аудитории с видеокомплексами в нужные дни или студенты уже расписаны по другим занятиям которые более важны для университета – математика, иностранный язык. Или поздно и уже все дни и аудитории заняты, или у студентов образуются «окна», а еще хуже то, что у них не может быть больше четырех пар. И все – накладка!

С этим страшным словом и мыслью Иван Иванович вскакивает в холодном поту со смятой постели все летние ночи. Ожидание накладок преследует его весь отпуск, и когда накладки возникают, профессор в тихой истерике пишет заявление об увольнении. Потом рвет заявление на мелкие клочки и начинает выкручиваться. На одни занятия он приглашает аспирантов, на другие коллег за приличную оплату, на третьи договаривается с деканатом о сдвиге занятий. Наконец, профессор встречается со студентами и одни группы пишут заявление о переносе занятий на более выгодный для них день, а другие группы во главе со старостой обращаются в учебный отдел, к куратору, к заведующему в надежде более плотно сгруппировать учебную программу. В сессию зимой и весной ситуация повторяется: надо запланировать зачеты и экзамены в двух ВУЗах так, чтобы они не перекрывали друга или перекрывали, но частично, как «круги Эйлера» в формальной логике. Все зависит не от пожеланий профессора, но от диспетчеров деканата и заместителей деканов по учебной работе.

А бывает еще хуже, когда ученый совет факультета на своем заседании может не выбрать твою дисциплину и не поставить ее в учебный план и график специальности или же поставить, но как дисциплину по выбору. Это значит, что программу нужно писать и горбатиться у компьютера ночами, а саму дисциплину не вести. Нужно лишь загнать ее в модуль дисциплин, собрать все подписи, ввести в свой персональный кабинет в портфолио, составить тесты, ввести их в систему Мудл (ну и названьице придумали!) и спокойно уснуть. Забавно, но и в отпуске не получается уснуть даже при помощи сильных снотворных средств, в результате воспаленные глаза, залитые кровью белки отличают преподавателя на улице от прочих более спокойно выглядящих граждан, которые заплатили налоги и спят спокойно.

Другой кошмар как сумасшедший с бритвою в руке преследует российскую профессуру – сокращение, или переход на долю ставки. Эти ожидания увольнения в отставку преследовали в хрущевскую эпоху отца Ивана Ивановича – тому снилось, как с него, преподавателя математики Суворовского училища, публично на офицерском собрании снимают погоны. Отец рассказывал, что ужас отставки в ночных снах был сродни тому страху попадания в плен, который он, командир противотанковой батареи, испытывал в реальных боях Великой Отечественной Войны.

 Вот и Иван Иванович страшился сокращения и были тому причины – в ВУЗах вводился эффективный контракт, по которому то требовались публикации в англоязычных журналах списка Скопус, то получение грантов от фондов фундаментальных исследований, то участие в рейтинге на основе сопоставления размеров индекса цитируемости (пресловутого индекса ХИРШа). А как публиковаться в журналах идеологических противников твоей страны, как находить требуемые ими сноски? Результат этих тараканьих бегов один – сокращение сроков избрания на должность: вначале вместо пяти лет взяли моду подписывать тем, кто прошел на пять лет, контракт на четыре. Потом на три, затем на два года, а неудачников, обреченных на изгнание, избирали на год, ставили невыполнимые условия в части публикаций, оформления и подготовки электронных и элективных курсов-майноров, чтения дисциплин на английском языке для студентов-иностранцев.

Или меняются требования к публикациям: один год требуют большое количество самых разных публикаций, другой год настаивают на публикациях в сборниках статей конференций российских и международных. Потом вдруг все это забывают и не учитывают, а для заключения так называемого «эффективного контракта» запрашивают 5-6 статей в год в ВАКовских журналах (а зачем они профессору, эти журналы для тех, кто идет на защиту!). Вдруг и ВАКовские статьи побоку, и уже в этом году нужны публикации, занесенные в РИНЦ – российский индекс научного цитирования. А индекс этот ползет как улитка – отправить материалы в него ученый не может, отправляют организации, на основе договора и за деньги и появляются эти воспоминания о прошлой работе в зеркале РИНЦа через полгода-год, а ведь на базе РИНЦ и просчитывается пресловутый индекс Хирша! Уже и шутки пошли, что молодой ученый желает познакомиться с научной дамой для серьезных отношений с индексом Хирша 3 и более, а также для получения радости взаимного цитирования в журналах с высоким Импакт-фактором. В простых журналах с низким этим фактором печататься нельзя – понижается общий коллективный индекс Хирша всего университета. Поэтому бедные ученые высчитывают эти факторы, ведь не дай бог попадешь в журнал из списка фейковых журналов ВАК или в журнал самоделку, как иногда проректора выражаются, в «аульные журналы».

Но вершиной всего наукометрического безумия и подсчетов являются журналы списка Scopus и WOS. Последнее название переводится как «сеть науки». Вот в эту паутинную сеть и надо попасть несчастному гуманитарию, который и знать не знает недоступных и дорогих западных журналов и книг-первоисточников, да и зачем нам знать идеологию геополитического и цивилизационного врага? Наиболее шустрые ученые используют административный ресурс – ВУЗ перегоняет немалые денежки в тысячу-полторы баксов за статейку в найденные турецкие, индийские или иранские журналы из этих сетей и вот: готова статья! Значит, еще одна статья вышла за счет недоплаты жалованья старшим преподавателям и доцентам, потом еще выходят в свет статьи и вот вновь профессора на должности проректора или ректора избираются на пятилетний эффективный контракт и на полную ставку. А остальных можно попросить вон – на восьмушку ставки и на год-два!

Работа в таких нечеловеческих издевательских условиях, причем работа на долю ставки и получения от 6000 до 2 000 рублей, при общем падении культурно-образовательного уровня студентов и преподавателей, общем развале при смене общественно-экономической формации заставляет преподавателя махнуть рукой, уйти в частную жизнь и делает остающихся профессоров старой закалки динозаврами. Эти профессора еще печатали свои работы на машинке, читали и читают книги и легко вычитывают опечатки в текстах современников, которые собраны с помощью мышки и сканера. Они, эти логически думающие и работающие интеллигенты,,  хотели бы уйти на покой, да не могут и при общем ухудшении положения принимают решение работать до смерти. Умирать на работе!

 

Любитель изящной словесности

     Иван Иванович не мыслил себя вне науки и преподавания, вне чтения и вне писания. С фронта в качестве единственного оставшегося до сего дня трофея отец привез портативную в чемоданчике немецкую пишущую машинку «Урания», съездил в Москву и установил русские литеры. Вот Иван Иванович с раннего детства и колотил по клавишам. Еще в школе написал свои первые фантастические рассказы, затем начал писать повести.

Люди, прошедшие через великую войну с одобрением относились к опусам Ивана. Декан его факультета также принадлежал к поколению победителей в войне. Таких мужчин-победителей оставалось мало – из войны вышло 3 человека на 100 из поколения, рожденного в 1922 г. Дядя Ивана Ивановича, ракетный конструктор из Днепропетровского «Южмаша», общался с конструкторами, которые прошли войну, или были старше его и провели войну в «ящиках». Всех их Иван в школьные годы видел во время семейных выездов на природу, на Днепр и общался с ними как с родителями приятелей в свои тогдашние школьные летние каникулы. Видел он и самого генерального конструктора Янгеля, его заместителей. И вроде бы издали ему даже показывали самого СП – Королева Сергея Павловича. Впрочем, это он помнит смутно. В раю жаркого украинского лета было столько событий – от удачной рыбалки и охоты на лягушек до похода на вторую серию «Фантомаса» (там, где он разбушевался!) в кинотеатр «Ударник», что каких-то дядек в белых рубашках разглядывать тогда ему было совсем неинтересно.

В окружении отца Ивана Ивановича были учителя, фронтовики-офицеры, инженеры. Поэтому Иван Иванович воспринял критические замечания декана на лекции по диалектическому материализму о его статьях в газете не только как отцовскую справедливую порку, но и как величайшую похвалу. Тогда декан назвал его «любителем изящной словесности». Он раскритиковал студента только за то, что он упрощенно, публицистически еще на первом курсе взялся за решение серьезных социальных проблем. Декан говорил, что проблемы есть отражение противоречий, и они не могут быть решены наскоком. Он же принялся в те далекие сейчас годы публиковаться в городской Вечерке. О чем он писал на редкой тогда пишущей машинке?

Иван взялся писать легкие полусатирические заметки что-то вроде «Где узнать о товаре?», «Секретная улица», «Куда деваться молодежи» и т.п. Комсомольская организация курса приняла критику декана за сигнал к действию – комсорг курса, коммунист провел комсомольское собрание, которое первокурсник покинул в знак протеста против зажима свободы слова. Этот коммунист потом стал большим государственным деятелем в эпоху Ельцина. Стенгазета факультета отреагировала тогда статьей-памфлетом, который был снабжен большой карикатурой. На ней критикуемый автор был изображен стоящим под снегопадом с большим плакатом, на котором было выведено издевательское название его статьи. Такие публикации и обсуждения в те времена приводили к утрате комсомольского и студенческого билетов, а также запрет на профессию. Между тем декан ничего подобного в виду не имел, и именно он спас тогда писучего студента. Декан воскликнул: «но я же совсем не это имел в виду! Не трогайте парня, он эстет!»

Через много лет бывший декан, давно переведенный решением ЦК партии в столицу, отыскал его домашний телефон и позвонил Ивану Ивановичу. Это было в конце 90 гг. Он поздравил его с публикациями в «народной газете» «Советская Россия», а также обнаружил его зашифрованные псевдонимами работы в «газете духовной оппозиции «Завтра». Все эти работы были близки ему и супруге, также давно покинувшей Урал. Декан был поражен тем, что марксисты повывелись в его университете, а Иван Иванович сообщил, что лучший марксист сегодня антимарксист, но ленинец, тот самый, которого он выгонял в свое время из партии. Этому странному старику-антимарксисту, бывшему офицеру госбезопасности, Иван Иванович помогал за неимением каких-либо других оппозиционеров в академических кругах.

А писал тот ученый ныне уже почивший в бозе достаточно странные для буржуазной России толстенные книги: «Русский вопрос», «Восток-Запад: кто ведет человечество», «Социализм-капитализм: кто ведет человечество», «Российская революция ХХI века», «Философия чувств». И издавал эти книги за свой счет. Сейчас эти книги лежат стопами у Иванова в кладовке, а сын всячески предлагает их в Интернете, выставляет на рынке, дарит людям. Никто не берет! Дочь ученого быстренько продала его квартиру, библиотеку раздали по научным собраниям Академии и даже духовной семинарии, а тиражи изданных новых книг в упаковке, равно как и собрание дискет досталось Иванову по воле усопшего. По-хорошему, было бы целесообразно создать фонд ушедшего в 90 лет ученого, кстати, ученика А.Ф. Лосева, да дать новые тиражи, но в России все глухо. А ведь ученый писал письма всем политическим лидерам, отсылал им книги, обращался к съездам КПРФ и ЛДПР, издавал еще в 90 гг. остро актуальные брошюры «Въедет ли Жириновский в Кремль», «Куда полетит Лебедь», «Ленин против Маркса» и многие другие. В атмосфере общей бездуховности московский Институт философии РАН формирует лишь фонды для издания и сохранения памяти нужных людей – вот уже работает фонд А.А. Зиновьева и вдохновляет его вдова, активизируется сыном Петром Щедровицким фонд Г.П. Щедровицкого и его Московский методологический кружок, имеющий прямое отношение к тому что у нас произошло в 90 гг.

Тем не менее, газетные публикации в оппозиционной печати вдохновили бывшего декана благословить Ивана Ивановича на работу в избранном направлении. Иван Иванович долго не мог забыть его горечи по поводу коллективного предательства общественности региона и университета. Ныне уже покойный декан увидел в конце жизни крушение результатов своей работы по посеву марксистской науки и научного мировоззрения. Он подготовил несколько сотен выпускников-философов и почти все оказались предателями!

 

Воспоминания и размышления

Как и его бывшего декана, Ивана Ивановича летом одолевали воспоминания. «Воспоминания и размышления», как бы изящно выразился маршал Г.К. Жуков. Действительно, говорят же ведьмы и экстрасенсы, что не надо развешивать на стенах и выставлять фотографии и портреты ушедших. Но ведь в русской советской деревне это было принято. Может, потому и погибла эта деревня и стоит сейчас одинокий телефон-автомат среди заброшенных изб на русской равнине?

Отец, глядящий с потускневшей карточки, рассказывал, бывало, как учительствовал с мамой в 20 гг. в уральских рабочих поселках. А уже перед войной массовый выпускник семилетки был кем-то вроде инженера. С этими выпускниками, он, учитель с высшим образованием, что рассматривалось в то время почти как кандидат наук, пошел на трехмесячные лейтенантские курсы. И с ними, своими выпускниками учителя-коммунисты победили в войне. Долго потом приезжали отцовские ученики со всех городов Союза в их скромную первую в жизни квартиру, двушку-хрущевку на первом этаже в центре города. Были среди внезапных гостей и редкие птицы – кандидаты наук в бесформенных кроличьих шапках, загадочные секретные конструкторы, провалившиеся резиденты-разведчики с новыми документами и иностранным акцентом. Отец их всех помнил и именовал по настоящим детским фамилиям. Так, Витя Булатов был на самом деле Володей Вшивковым, а доцент из МИМО Алексей Скачков был Николаем Сергеевым. По воспоминаниям отца все они в детстве успевали по математике, а особенно в устном счете. Все они оставляли свои новые адреса и московские телефоны и давали мне советы, куда поступать – на военного переводчика в Горьковский педагогический институт или на референта-переводчика в Московские военные училища. Все эти люди сегодня уже «присоединились к большинству», как объяснил тогда английскую идиому бывший разведчик.

Впрочем, разведчики бывшими не бывают, даже тогда, когда они «присоединяются к большинству», как говорят американцы, или по-русски, просто умирают. Один странный посетитель долго тренировал Ивана разговорам на «американском английском» – он вставил ему в рот граненый простой карандаш и заставлял отвечать на вопросы с этим акцентом. Когда обильно потекли слюни, он дал Ивану в рот большую вареную картофелину и приказал «speak!». Потом сварил овсяную кашу и предложил говорить с кашей во рту. Иван долго еще пробовал говорить по-американски, а если учесть, что он учился в английской спецшколе, в которой учителя-носители языка были возвратившимися потомками белоэмигрантов, то они очень быстро раскусили, откуда идет влияние и прямо предложили ему идти в горьковский педагогический на военно-переводческий факультет. Туда из их школы пошел Алексей Балабанов, но не удержался в профессии, а стал кинорежиссером, о чем свидетельствует мемориальная доска на стене школы. От этого увлечения языком противника у Ивана остались воспоминания, о висевшем в школе возле гардероба плаката на английском языке со странным высказыванием Ленина в духе Ницше или Джека Лондона «Иностранный язык-это оружие в жизненной борьбе». Остались и похвальные грамоты за предметы гуманитарного цикла, английскую литературу и технический перевод.

 Иногда на банкетах по случаю защит диссертаций профессора начинают соревноваться в чтении стихов и прозы наизусть. Иванов всегда побеждает: он читает Бернса и Байрона, Шекспира и Диккенса на средневековом английском, на современном английском, поет песни рабов и песни протеста американского Юга. Забавно, но когда он в наши дни подтверждал свой язык сертификатами Оксфорда, то обнаружил, что английские учителя, прибывшие в Россию, ничего из его репертуара не слышали и не знают. Впрочем, у него своя беда – он говорит на слишком правильном языке, так в трущобах Запада сейчас не говорят. Иногда он думает по-английски и в период сдачи экзаменов даже видит английские сны.

Между тем и мама вошла во вкус его будущей траектории жизни, и стала учить его принимать пищу по-американски, то есть стоя и очень быстро. С тех пор он очень быстро ест стоя. Другой, долгое время не бывший на Родине человек с непроницаемым лицом якута, рассказал, что был 25 лет резидентом в одной далекой стране, где его принимали за китайца, а в Новой Зеландии и Австралии он долго бедствовал. В результате он успешно натурализовался как иностранец и питался исключительно молоком и шоколадом как самыми доступными продуктами для бедных. За все это по возвращении на Родину он получил особую пенсию и наградной пистолет от руководителя КГБ. Но выпивать он не мог даже при встречах с друзьями, поскольку его организм был запрограммирован на полное неприятие спиртного.

Как-то один особенно дотошливый бывший разведчик забраковал Ивана – в разговоре с Иваном выяснил, что тот прошел в четвертом классе через операцию удаления аппендицита, а значит, на теле остался шрам, значит, есть особая примета. А тут еще от непрерывного чтения по ночам стало падать зрение, и стало ясно, что в очках курсантом училища не стать. А в офицеры и подавно не произведут, это сейчас не редкость очкастые, бородатые и пузатые офицеры, а тогда – ни-ни. Да в современных западных армиях трансгендеры служат и, вот потеха, даже беременные на последнем месяце министры обороны-гинекологи командуют бравыми генералами-вояками...

Приходили и учителя отовсюду – кто преподавал в интернате, кто в Суворовском училище, а кто и в школе рабочей молодежи. В парторганизации одной такой    ШРМ отец и мать состояли на партийном учете. Квартиру летом ремонтировали шефы – бригада маляров с военного шарикоподшипникового завода номер пять, они же присылали красивые поздравления к праздникам. Иван приезжал загоревшим из пионерского лагеря Уральского военного округа, а пол уже был покрашен. Впрочем, краска сохранялась не долго – на первом этаже полы регулярно вскрывали, потому что в доме не было подвала и все трубы проходили прямо под полом. И хотя в Новый год приходилось дежурить по причине ожидания засора канализации, Иван Иванович любил советскую власть.

Жили бедно. Отец в теплом пальто уходил стоять в очередь то за загнившими яблоками, то за пельменями или яйцами во дворе соседнего Гастронома, но это была наша страна и наша власть. Время от времени он приходил домой погреться и утеплялся. Потом отца в очереди не узнавали и подтрунивали беззлобно: «Вот как его бабуся одела». А когда он приносил в очередь дополнительную объемистую сумку, то советовали – «в шляпу ему еще положите, в шляпу». На ладонях отца и матери чернильным карандашом всегда были коряво выведены номерки очереди. Отец как инвалид войны часто лечился в больницах, проходил через операции, получал путевки в местные санатории. Но это была наша власть – она создавала законы, принимала их, проводила их в жизнь и контролировала. Наша!

 

Мозг непрерывно молотит

В отличие от обычных людей, обывателей, мещан, как их называли век назад, профессор непрерывно думает. Иногда он заставляет себя думать совершенно так же, как нормальные люди заставляют себя не думать – они пьют пиво после работы, в пятницу устраивают «питницу», ждут праздники, чтобы их отметить. Иван Иванович не может себе этого позволить. У него целый шкаф заставлен элитными коньяком, виски и водкой. Это все подарки защищантов, аспирантов и просто людей кому он сделал много хорошего, помог. Но он не пьет. Последние три года подарки уже не дарят – люди стали жить хуже, а профессор относит на дни рождения и корпоративы все эти коробки, здесь они оказались кстати.

Мозг нормального профессора не может найти себе уголок для отдыха – он работает в отпуск и, как говорит с юмором супруга, «непрерывно молотит». Молотит, когда смотрит чудовищные антисоветские многосерийные фильмы, не имеющие отношения к истории – все эти «Троцкие», «Демоны революции», «Хождения по мукам», бандитские сериалы, сумасшедшие шок-шоу, новостные программы Зейналовой-Брылева-Киселева, которые еще отвратительней, чем открытая фашистская пропаганда ельцинского Киселева, сбежавшего в Киев. Иван Иванович обожает серии «Жизни Клима Самгина», читает ежегодно сочинения Горького и не терпит новые псевдоисторические неинтеллектуальные кинотелеподелки.

Профессор вспоминает все свои усилия по исправлению ошибок истории в своей стране. Он понимает, что как маленький человек делал вместе со всей страной маленькие ошибки, а большие люди делали большие ошибки. Но он старался их исправить и направить скрипучие колеса истории в правильную сторону. Он помогал своей стране и своему народу. Он уже осенью 1991 г. был против капитализма, против Ельцина. Он помогал! Был доверенным лицом кандидата в президенты, прошел все политические оппозиционные партии, участвовал в выборах, выступал на митингах, публиковался в «Завтра» и «Советской России». И что из того? Многих ли Иван Иванович поставил на научные позиции, направил на классовые позиции в понимании общественных явлений? Единицы учеников… Многие ли из них поняли, что марксизм имеет две исторические формы – раннюю ненаучную гуманистическую и зрелую научную теоретически антигуманистическую?

 

Никогда не забывать о классовой борьбе!

Профессора мучило ночами то обстоятельство, что если настоящему ученому не верить в геополитику, в мистическую силу русской равнины, южноамериканской сельвы или горных цепей Европы, то придется обратиться к движущим, в первую очередь, классовым, силам формационного прогресса. А Иван Иванович уже отдал дань своему искреннему увлечению евразийством, мессианским смыслом русской идеи, православием и за четверть века сама жизнь привела его вновь к научному коммунизму. Да-да, он даже крестился под влиянием друзей, когда в проклятом 93 году приехал из Москвы после расстрела Дома Советов живым. Был он там и даже дал интервью CNN. Откуда же он знал, что телекомпания с этим хищным логотипом скоро поведет трансляцию с его собственного расстрела?

Когда он вернулся живым, декан долго спрашивал его, заведующего кафедрой, как это он был в научной командировке на конференции в Польше и в те же дни его видели по телевидению дающего интервью CNN? Он отговорился, что все интеллигенты похожи друг на друга – они всегда в очках, не стрижены, с бородкой, в старом советском пальто с портфелем, а потому не он там был. Ребята из Польши вовремя выслали командировочное удостоверение с нужной отметкой, а билет он вроде в суматохе пересадки в Москве потерял. Получилось, что съездил за свой счет, в гостинице не был, а останавливался на частной квартире. Вот так он раз в жизни солгал ради общего блага.

21 сентября он поехал в Польшу на 10 дней, и когда уезжал, почувствовал неладное на вокзале – поезд вел сам губернатор до ближайшего города. Губернатор нервно ходил утром в черной шляпе и черном плаще по перрону, а в вагоны загружался ОМОН. В местных газетах потом этот эпизод был описан так, что губернатор лично проверил ходовые качества поезда, находясь в кабине машиниста. Уже в Варшаве он на всякий случай позвонил жене домой, и она криком сообщила, что в стране переворот. Он бросился к телевизору и увидел, что страна расколота. Срочно уезжая в Москву через Брест, он купил свежий выпуск газеты «День», на первой странице которого была размещена крупная фотография бывшего президента Ельцина вниз головой. Проезжая станции, он выходил на перроне и торгующие огурцами и пирожками бабки кричали: «пора расстрелять этих депутатов!». Когда же он им показывал газету и говорил об уголовной ответственности всех поддерживающих противозаконный путч ельцинистов, то бабки начинали причитать: «давно пора этого Ельцина на нары», «давай сынок, помоги нам». Такая же переменчивая обстановка была в купе и в вагоне.

Когда же он вернулся после расстрела в город и понял, что в стране ненадолго установилась фашистская диктатура, то сразу побежал в горсовет, где белые и красные объединились в комитете защиты конституционного строя. Но было уже поздно. Он отнес в горсовет все наличные деньги. Собрал дома статуэтки, чтобы их продали для оплаты печати бюллетеня комитета. Но бравые омоновцы в черном уже выносили из помещений городского совета пишущие машинки и опечатывали двери.

Советы были запрещены, попросту разогнаны. Советская власть не смогла себя защитить. На лестничной площадке горсовета стояли победители – коллеги и однокурсники, люди с которыми еще несколько лет назад отмечали у Иванова дома Новый год, танцевали, радовались, смотрели купленный недавно большой цветной телевизор, который он называл «бычий глаз». Но это было в прошлом, в советском прошлом. Теперь все змеи подняли головы, все враги активизировались.  Люди, дети которых приходили к Ивановым в гости и к которым он водил старшего сына поиграть. Эти люди, стоявшие кружком, с ненавистью издали картаво выплюнули ему слова издевательского поздравления: «с крахом коммуно-фашистского мятежа!» В этот момент он понял отцовский завет «никогда не забывать о классовой борьбе!» Он вроде и не забывал о классовой борьбе. Свое 40-летие он встретил на организованном им самим митинге, где были заказаны машины с громкоговорителями и тогда удалось с третьего раза собрать по городу и области необходимые 400 подписей для создания инициативной группы за отставку Ельцина. Но кровавый переворот перечеркнул все усилия и отменил завоеванный им титул «спикера объединенной оппозиции Среднего Урала».

Вот и пошел он в печальном октябре 1993 г. к знакомому батюшке, и разделил судьбу своего народа – крестился, чему рады были умеренные оппозиционеры, любящие любого священника называть «отцом». Впрочем, в церковь с тех пор он ходил как экскурсовод, когда в город приезжали дальние родственники.

Крушение оппозиции, укрепление буржуазного компрадорского режима в стране успокоило страсти 90 гг. Скромная позиция преподавателя ВУЗа не позволяла брать на себя роль лидера оппозиции, делать громкие заявления в прессе, давать интервью иностранным журналистам. Все успокоилось. Правда, время от времени прежние контакты Ивана Ивановича искрили: то в город приезжал лидер либеральных демократов, то лидер коммунистов, а то и Э. Лимонов со своими национал-большевиками. И со всеми надо было встретиться и даже пригласить на кафедру – от этих визитов ректорские сообщества сходили с ума и подсиживали непокорного нестандартного заведующего. Шесть кафедр сменил он – сменил в том смысле, что успел позаведовать шестью кафедрами, а потом как отрубило. Хватит заведовать, стоп публичной политике, разве что месяц-другой можно поработать доверенным лицом одного из кандидатов на должность президента…

 

Сны и мечты Ивана Ивановича

Поскольку мы уже познакомились с отпускными выходными днями и ночами профессора Ивана Ивановича, было бы любопытно заглянуть в его дневные и ночные грезы. Ночью он видел сны, иногда пророческие, особенно в детстве. Днем грезил и программировал свою жизнь и развитие общества. Ивана Иванович любил мечтать. Поскольку дома выписывали массу журналов, в том числе научно-популярных, Иван в школьные годы зачитывался ими и записался в пять библиотек. Поскольку книг не хватало, он ходил по направлению отца к образованным соседям и выбирал из их домашних библиотек книги для чтения. Кроме того, он заставил отца и маму записаться в районные библиотеки города и в областную научную библиотеку, а также в библиотеку Окружного дома офицеров. По их читательским билетам брал книги и сидел в читальных залах для научных работников и людей с высшим образованием.

Голод на книги гнал его в библиотеки при домоуправлениях, на отдыхе с родителями в библиотеки турбаз и домов отдыха. Часто заглядывал в специальные залы методической литературы библиотеки Дома учителей. А из книжных магазинов он не вылезал, и уже аспирантом освоил барахолку за городом, возле которой находилась книжная «туча», на которой художественной литературой и альбомами промышляли спекулянты. Еще в школе он написал план прочтения собраний сочинений на десять лет вперед и выполнял этот план скрупулезно. В результате, за счет летних каникул он освоил том за томом сочинения Бальзака, Доде, Гюго, Мериме, Диккенса, Золя, Теккерея, Чехова, Горького, Достоевского, Лермонтова, Толстого. Иван читал том за томом и понимал эволюцию каждого автора – от простых зарисовок Чехова к сложнейшим поздним произведениям.

В результате своего долгого чтения он выбрал трехтомник «Науку логики» Гегеля, четырехтомник «Жизнь Клима Самгина» Горького, «Капитал» Маркса, «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина. Эти книги он бы взял на остров, сохранил бы для человечества в условиях глобальной катастрофы. В детстве он пересказывал прочитанное ребятам за гаражами, потом во время учебы на философском факультете он понял, что собратьям-философам ничего не объяснить и не передать, а потому со всей страстностью отдался пропагандистской практике в Резерве проводников железной дороги, педагогической практике в школе, вузовской практике в институте. В Резерве он давал обзор международного положения и толковал фильмы перед бригадами проводников, прибывшими из рейса. В семь утра, пожилые измотанные рейсом проводницы, откровенно спали в зале. В школе старшеклассники с недоумением смотрели на студента, рассказывавшего им о новых взглядах и концепциях истории. В институте студенты показывали конспекты первоисточников и пытались установить связь идей классиков с современностью.

Совершенно не так интенсивно Иван Иванович смотрел фильмы. В пятнадцать лет, в отрочестве, в Свердловске его потрясли «Генералы песчаных карьеров» и он понял, что если не социализм, то и наше общество расколется на сословия, на бедных и богатых и погибнет нравственно и экономически. Всей душой и всем сердцем возжелал он победить эксплуатацию человека человеком и путем к этому выбрал стезю просвещения. Он уже тогда читал, что сидеть можно только на шее мамы и папы, а потом содержать их в старости. Но паразитизм в обществе недопустим! Потом он узнал, что его сверстник Володя Путин в другом большом городе Ленинграде также посмотрел этот фильм и решил пойти на службу в госбезопасность. Туда он и обратился, на что ему посоветовали вначале поступить в университет и затем его отыщут. Иначе говоря, с нынешним президентом они пошли разными путями.

В том же году 50-летия Советской власти были введены два выходных дня, и общество как взбесилось: люди стали искать, куда его применить и кому отдать свою свободу. Если прежде «понедельник начинался в субботу» - в полном соответствии с этой сказкой для младших научных сотрудников братьев Стругацких, то теперь люди уходили в турпоходы, или запивались, зачитывались, засматривались, загуливались, а общество пульверизировалось, распылялось. Каждое свое! Пьешь – удовлетворяй больше свои потребности и еще больше пей, слушаешь музыку – слушай больше: все это к реальному коммунизму, к реализации принципа всестороннего развития общества и повышения его благосостояния не имело никакого отношения. Уже не работа, а бездумный дурацкий отдых в год 50-летия Октябрьской революции делают советского человека свободным! Свободным ото всего: себя, истории, общества.

 

И все же в мире только две формации

Иван Иванович видит, что сегодня в мире существуют две формации – капиталистическая и коммунистическая, да кое-где встречаются обломки феодализма. Значит, у России есть выбор – стать социалистической страной, что маловероятно или примкнуть к блоку социалистических государств. А гибель российской цивилизации состоится при вхождении в мировую цивилизацию, и это как раз то, что требуют реформы Министерства образования, Высшая школа экономики, вся атмосфера общества, в котором вместо его любимого А.М. Горького празднуют юбилей ненавистного лгуна и предателя Солженицына. Он и в университет имени Горького пошел учиться, а сейчас это университет имени Ельцина. Да и его родной город, где он родился, где родились его дети и жена, переименовали. Назвали так, что и не выговоришь. Значит, Россия должна вновь выполнить невыученные уроки истории, полагает профессор, и впадает в отчаяние от малости своих сил, ограниченности возрастных и физических возможностей. От отчаяния Иван Иванович открыл и четыре года вел два сайта, зарегистрировал общественную организацию и ежеквартально сдавал пустые безденежные отчеты в налоговую инспекцию и соцстрах, зато ходил всюду с печатью и ночами печатал отчеты.

Прошлое, темное проклятое дореволюционное прошлое, переместившееся в будущее, теперь преследовало его. На улицах появились священники, устраивали шествия кришнаиты, проводили митинги казаки, работали трейдеры на бирже, спекулянты стали предпринимателями, теневики – инвесторами. Сработала чудовищная машина времени и вместо попадания в ХХII век, по улицам родного Свердловска пошли крестные ходы, зазвучали молебны, на рекламных щитах возникли призывы покаяться, отовсюду глядели прочно забытые образы царя Николая, в области правили губернаторы-антисоветчики, в горсовете сидели мэры, власть разделилась на государственную и муниципальную. Прошлое хватало его самым парадоксальным способом. В прошлом веке он окончил университет имени Горького, а сейчас оказалось, что по факту был выпускником университета имени Ельцина. Работал десятилетия в университете имени Кирова, а оказался ветераном вновь университета имени Ельцина. А ведь Ельцина он видел живым еще тем пьяным партийным боссом, которой вечером 9 мая в сопровождении помощника проходил по городской набережной. Тогда Ельцин присел на их скамейку и пообщался с молодыми выпускниками-философами, а вместо серьезного ответа на вопросы, пригласил к себе всех через пару дней, поскольку пока он «тяжел». Тот же Ельцин выступал на собраниях обществоведов в Доме политпросвещения, задавал там высокую планку коммунистического мировоззрения, а потом оказался такой скотиной-предателем! Иванов ходил по родному городу как разведчик по оккупированной территории своей страны. В советское время, в ту первую половину своей жизни, он не чувствовал себя Штирлицем, а теперь чувствовал!

Поездки на дальнюю дачу в деревню с безуспешными попытками что-то починить, выходы в оставшийся от родителей ближний сад на две сотки с сожженным домиком, походы на рынок в тщетной надежде провести заготовки ягод и овощей на зиму, пересмотр книжных залежей и расставание с ними на ближайшей помойке, неудачная попытка купить путевку на теплоход по Каме на 7-10 дней или в местный санаторий – все это составляет выморочный отпуск бывшего блестящего интеллектуала и лектора, чьи знания при новом режиме никому не нужны. Студенты не понимают, что такое конспекты. Они просто не умеют их писать, не владеют общенаучными понятиями и просят на лекции им все диктовать, диктовать определения, медленно читать всю ткань лекции. Публичную лекцию они не понимают и ничего не записывают, их тетрадки остаются пустыми. Они пришли из школ демократической России, где научились решать тесты, составлять портфолио, делать презентации, скачивать и распечатывать рефераты, гуглить и отвечать по смартфону на вопросы семинарского занятия, милостиво смотреть презентации, вежливо выслушивать преподавателя, закусывать и запивать из бутылочки, на которой, если читать по-русски, написано «Соса-соса». Иногда они сидят на занятиях как дамы в кепках-бейсболках, на которых пестрят названия американских университетов или нарисован верблюд с надписью, если читать по-русски, «самец».

Студенты-бакалавры часто спят в наушниках на занятиях, или терзают пальцем новый смартфон, устанавливая приложения, а магистранты с трудом выбираются с работы или соседних городов на вечерние двухдневные занятия, превращаясь в новых вечерников. Аспиранты даже не понимают, что такое аспирантура, а рефераты и статьи не пишут, но скачивают, обманывая программы антиплагиата. При этом они милостиво выслушивают профессора как некое ископаемое чудо, вещающее о науке. Бывают очень удивлены строгими атеистическими убеждениями Ивана Ивановича. Сами же сплошь носят крестики и истово веруют. А Иван Иванович, выполняя завет В.И. Ленина, учит аспирантов диалектике, союзу философов и естествоиспытателей.

Летние дни летят особенно хорошо под стук капель дождя и летние холода, когда Иван Иванович делает заготовки статей на грядущий учебный год – в горячке учебного процесса будет не до писания статей. А вот летом надо сделать 24 заготовки, ровно по две на месяц, и за год будет минимум 24 публикации. Тогда не выгонят с работы, и будешь хорошо выглядеть на фоне ленивых, неостепененных и иных неудачников в науке. Все-таки профессор всегда считался высшей квалификационной научной и педагогической ступенью в ВУЗе. Смешение нескольких академий в РАН создало в стране массовую фигуру государственного академика, который относится к академическому и университетскому начальству – в составе последнего ректора, проректоры, главбухи и прочие важные персоны с высокими окладами и премиями. Профессора и доценты для них как муравьи по отношению к человеку. Кто называет их нищебродами, а кто просто лузерами, то есть неудачниками, не сумевшими схватить свой шанс при приватизации, чистоплюями не способными подняться над быдлом. И только средний класс разоряющихся бизнесменов временами смотрит на интеллигенцию сочувственно и с сожалением, поскольку они сами идут на распыл в капиталистической концентрации богатства, сносят их ларьки, а самих разоряют. Пусть неудачник плачет! В данном случае, неудачниками и лузерами - вместе с мелкой буржуазией, с мелкобуржуазными айтишниками и фрилансерами новой эпохи - оказались бюджетники: врачи, учителя, преподаватели, ученые.

 

Ленин, Сталин, история партии!

Та инфернализация сталинизма, через которую прошло поколение Ивана Ивановича 50 гг. рождения - поколение, рожденное от отцов-победителей в великой войне двух систем, заставила его обратиться к поискам истинного учения, к обнаружению вождя в сфере идей и жизни. Такой поиск предполагал обнаружение ошибок учителей. Уже в первые годы аспирантуры в советское время Ивану Ивановичу удалось выяснить, что ошибки К. Маркса и Ф. Энгельса были ими исправлены, поскольку из идеалистов они стали материалистами и затем перешли к созданию первой формы своего учения. Затем был создан зрелый марксизм. Обнаружилось, что и В.И. Ленин исправил свои ошибки в период подготовки первой программы партии, когда, сняв вначале из проекта Г.В. Плеханова тезис о диктатуре пролетариата, заменил его на представление о руководящей роли пролетариата. Затем, почитав классиков, Иван Иванович пришел к выводу о диктатуре пролетариата не только в революции, но и на первом этапе коммунизма вплоть до полного построения коммунизма. Обратное развитие идей было продемонстрировано КПСС, когда, начав с тезиса о «культе личности» и десталинизации в «секретном докладе» на ХХ съезде, в 1961 г. на ХХII съезде КПСС ленинский тезис о диктатуре пролетариата был снят в третьей программе партии.

Философ Иван Иванович еще в 70 гг., учась в философской аспирантуре, собрал дома на отдельной полке документы партийных съездов, стенограммы партконференций. Ему было вначале непонятно, зачем это ему, философу, историку философии, культурологу, историку науки и только в 90 гг. он понял, что сама жизнь заставляла его мыслить правильно. Он обнаружил, что некая группа людей в партии сбила с толку всю партию, и затем путем голосования было введено положение о руководящей роли рабочего класса в некоем общенародном государстве и народной партии. Позже была зафиксирована ведущая роль рабочего класса, а затем был вброшен тезис о развитом социализме, в котором не может быть противоречий и классовой борьбы. Тем самым в 1961 г. начался переходный период от социализма как незрелого коммунизма построенного в СССР в середине 30 гг. к капитализму. Этот период завершился в 1991 г. В этот горький период умер инвалид ВОВ отец Ивана Ивановича, а сам он вступил в партию, которая катилась к пропасти.

Они всей семьей - с отцом, вступившем в 1942 г. в партию на фронте, с матерью, также секретарем фронтового райкома - видели, что партия, совершает коллективное самоубийство, принимает антикоммунистический курс хрущевцев. Одобрила его единогласно как стадо баранов на своих помпезных съездах. Родительская семья Ивана Ивановича жила в период упадка коммунистической идеи и разрушения власти советов как организационной формы диктатуры пролетариата в СССР. Начало ХХI века позволило надеяться на ренессанс научной философии, а не той истории философии, которой сейчас учат студентов – кто в бочке сидел, а кто о «вещи в себе» рассуждал. Современная эпоха оказалась эпохой революционного перехода от капитализма к коммунизму, к этому выводу пришел Иван Иванович. Иван Иванович вспомнил свои первые слова в жизни, и эти рифмованные слитные неосмысленные слова ребенка в кроватке были не «папа, мама», но «Ленин, Сталин, история партии». Это были слова, которые часто говорила мама, готовясь к проведению занятий по истории партии.

 

Не спится!

Крутится профессор на своем продавленном диване, на котором и проходит его домашняя жизнь. Не спится! На диване он спит, вернее, старается спать, читает, смотрит фильмы в планшете, пишет письма, разговаривает по телефону. Ему звонят часто с московских номеров и предлагают вложить средства в акции, поучаствовать в развитии торговли, купить пластиковые окна, высказать свое мнение. Похоже, он попал в какую-то базу данных. На все его просьбы вычеркнуть его номер из списка, он слышит поздравление с наступающим за месяц-другой праздником и звонки бесцеремонно продолжаются. Звонят и во время занятий, и утром. Первое время он объяснял звонившим молодым парням и девицам, что для него оскорбительно даже говорить о рынке, торговле, валютных счетах, но потом махнул рукой и просто прерывал разговор с нахалами ХХI века.

Диван он заменить не может. Поскольку при всем желании не сможет его вынести из узенькой комнаты. Печально думает также, что и гроб из хрущевки не занести, не вынести – вынести можно только тело и только в одеяле. Диван стоит в спальне, спальня и есть кабинет. У профессора есть персональный виртуальный кабинет, но нет реального. Все банки, в которых открыты его счета, преследуют его предложениями открыть личный кабинет и следить из него в режиме реального времени за движением средств на счете. Каких таких средств? Карточки взяты для того, чтобы на одну карту переводили «пензию» (именно так профессор с презрением называет свое унизительное государственное пособие по бедности). На другую карту переводят оплату за железнодорожные билеты из диссертационных советов соседних городов, на третью приходят деньги от одного ВУЗа, на четвертую от другого, ведь каждый ВУЗ имеет любимый банк своего ректора. А потому время от времени приходит письменное распоряжение срочно поменять карточки на карты другого банка. И банки то сливаются, то разливаются, а то и ликвидируются, исчезая как бабочки-однодневки. И надо запоминать коды доступа, пароли, входы в электронные библиотеки, в кабинеты, в РИНЦ и Хирш.

Между тем вход в реальный кабинет-спальню у профессора не закодирован и в отличие от булгаковского профессора Преображенского в одной и той же узкой комнате-коридоре в 11 метров наш отечественный профессор спит, ест, работает и держит библиотеку. Правда, последние пять лет он не покупает книг, поскольку ставить их некуда. Добавляются в комнате только сборники конференций, которые теснят его на диване. Эти сборники высылают неожиданно ученики и аспиранты. Сам же он стал выбирать конференции по двум критериям участия в них. Если раньше он выбирал для себя интересные и значимые конференции, на которые можно съездить и получить командировочные удостоверения, то теперь конференции надо находить бесплатные, где не платишь за публикацию и те, которые издают электронный сборник. Этот сборник присылают потом по электронной почте. С него будет просто распечатать титульные листы монографии для годового отчета кафедры по науке.

Важны также заочные конференции! На них не нужно ездить! Что же это за конференции такие, где ученые не встречаются? Само слово конференция означает «встреча друзей», а тут встречи нет, и в лучшем случае получается общение по скайпу. Дело в том, что командировочные деньги преподавателям теперь не дают, не те времена. Их легко дают только администрации и тем, кому срочно нужно лететь в столицу с документами. Иванов вспоминает 70 гг., когда под новый год, его аспиранта, вызывали в научный отдел и предлагали полететь куда-нибудь на конференцию или в любую научную библиотеку необъятного Союза, поскольку средства на командировки за год не были потрачены полностью.

У Преображенского было семь комнат, и он желал иметь восьмую для библиотеки. Иванов же встречает друзей на своем диване, где они плотно сидят лицом к поднимающимся до потолка книжным полкам. Чай приходится пить, держа чашки на коленях, а поднос с тарелками на диване. Подниматься приходится профессорским друзьям на пятый этаж без лифта, но сам профессор этому обстоятельству рад и считает ступеньки лестницы лучшими тренажерами для сердца. Друзья называют его диван «умклайдет» - так назывался экспериментальный диван в сказке Стругацких. Тот диван реализовывал сны, образы и желания своего седока. Этот диван у Иванова выполняет другие функции: баюкает, навевает мысли, помогает строить глобальные системосозидающие схемы, которые поутру улетучиваются, дает возможность заглядывать в будущее, вспоминать прошедшее. В отличие от политической диванной аналитики в кабинете Иванова создается диванная интеллектуальная синтетика.

Мебель у профессора раритетная. В том смысле, что Иван Иванович не унаследовал ее от своих дворянско-помещичьих предков, таковых у него просто не было. Иван помнит день, когда они с отцом купили столовый гарнитур в мебельном магазине и на извозчике (!) с резиновыми шинами привезли его домой. С тех пор облезлый советский гарнитур образца 1962 г. ему исправно служит. Год он запомнил потому, что на обратной стороне сидений стульев карандашом зачем-то написал тогда свое имя и дату. Видимо, от полноты чувств и от радости жизни. Своих родственников он знал и всю жизнь составлял свою родословную, поддерживая связь с их потомками. Тем же занимался и отец, ведя многолетнюю переписку и обмен поздравительными открытками с родней.

 

Ивановы - Крутовы

Выяснилось совместными усилиями, что Ивановы за крутой нрав были выселены на Урал еще во времена Ивана Грозного из района Тулы, где были оружейными мастерами. На Урале после освоения его Ермаком, они превратились в крестьян, в летнее время занимающихся сплавом чугунных чушек с заводов по Чусовой. Но в деревне за ними сохранилось прозвище – Крутовы, то есть крутые на нрав люди. Иванов русский, в том смысле, что у нас в России все русские, только русские башкирского, татарского, мордовского происхождения. А Иванов еще и русский русский. Похоже, таких сейчас мало. Вот и компьютер подчеркивает красным, не понимая зачем два раза подряд сказано русский русский, а студенты которых спрашивает есть ли русские русские, рук не поднимают. Нет таких, видно…

При коллективизации зажиточное хозяйство Ивановых вызвало интерес комбеда и была предпринята попытка раскулачить Крутовых. Деда Василия Михайловича увезли в соседнее село и посадили на два дня в холодную. Деревня собралась и написала обращение, что Ивановы не эксплуататоры, работают сами, но живут справно. А еще сын шкраб (школьный работник), учитель, комсомолец, а брат хозяина - красный командир. И отпустили деда, хотя и не верил он в чудесную силу коллективного хозяйствования.

А вот со стороны матери у Иванова было чисто пролетарское происхождение. Дед был мастером на металлургическом заводе, который принадлежал французскому капиталу. Мать вспоминала, что отец приносил получку золотыми монетами – франками, высыпал их на красную скатерть круглого стола. Потом отца зацепил ковш и подтащил к домне, он обгорел, долго болел, сошел с ума. Семья тоже была зажиточной – в центре большого рабочего поселки построили два двухэтажных дома. Один из них с кирпичным первым этажом. А брат мамы стал заместителем директора того самого бывшего французским завода. Когда он заболел сердечной болезнью, за ним прислали из областного центра самолет, а по городу (тогда уже городу) он ездил на служебной машине. Зимой на санях.

Иван Иванович не раз приезжал в тот город, как почетный гость выступал на его юбилее, печатался в газете, выступал на телестудии. Вообще, его тянуло в этот соседний край, и часть отпуска неделю-другую он обязательно проводил у тамошних родственников на даче или просто бродил по городским музеям. И аспирантов он брал в краевой столице, что было весьма удобно, при приездах можно было останавливаться у них и давать советы по завершению диссертаций. Старался также ездить туда на конференции – ночь в поезде и ты в этом маленьком Израиле, родине Ивановых, и никуда не надо лететь, брать визы. А в районе родного города мамы было много церквей, прекрасных пейзажей, обезображенных заброшенными деревнями и заросшими колхозными полями, но главное, там было семейное захоронение Ивановых.

На высоком берегу Чусовой уже сильно подмытом рекой стояло старое кладбище с большим огороженным захоронением конца позапрошлого века. Там Иван Иванович установил большую титановую пластину с торжественным текстом и перечислением упокоенных предков. Каждое лето он приводил мемориальный участок в порядок и измерял расстояние от оградки до обрыва над рекой. Понемногу вымерли родственники, на машинах которых он выбирался к этому удаленному на десятки километров кладбище. С тревогой он думал о том, с кем и как на этот раз он доберется на электричке, затем пешком 10 километров до старого кладбища в Селах возле Верхнечусовских городков, где на другой стороне реки разноцветным чертополохом разрослись дачи новых хозяев жизни. Эти хозяева за рекой громкой попсой тревожили покой усопших, строили пристани и гоняли на моторных лодках, не обращая внимания на покосившиеся кресты погоста.

Время от времени крутой нрав Иванова прорывается наружу, хотя с годами это происходит все реже. Он не понимал, как можно не протестовать против свинцовых мерзостей жизни, как не оставаться в душе советским человеком и отвернуться от беды своей страны и своего народа. В первые годы после контрреволюционного переворота он собрал все возможные артефакты советской эпохи – знамена, вымпелы, значки, книги, фотоаппараты. Эти годы были у него расписаны по дням и ночам – он боролся за уходившую советскую власть, входил во всевозможные комитеты, составлял общественные организации и движения, читал лекции перед народом летом, зимой перед студентами. Был ли он диссидентом в годы застоя? Никогда. Время от времени он рассказывал диссидентские анекдоты, но не более. То есть смеялся над благоглупостями социализма. Со студенческих лет он пользовался транзисторным приемником «ВЭФ-12» для того, чтобы слушать западные радиоголоса. Летом он брал приемник в студенческий спортлагерь, где за городом глушилки не работали. Приятель перемотал ему диапазон приемника на 13 и 19 метров, и он слушал почти всю пропаганду свободно. Серьезную прививку от западной идеологии он получил еще в юности, а потому в зрелом возрасте на него не подействовала новизна блестящего нового мира.

 

Возможен ли диалектический материализм без пролетариата?

Иван Иванович понял, что вновь актуальными становятся фундаментальные философские проблемы развития не как роста, а как преодоления регрессивных тенденций, диалектической логики, осмысления классовой структуры общества с формированием новых классов. А что изучают в ВУЗах, что востребовано властью – либеральная идеология ВШЭ. Есть ли место марксизму, особенно в его зрелой научной форме в буржуазной РФ в период рыночного производства, которое искусственно смоделировано по принципу раннего капитализма? Сегодня этот мутантный капитализм не смогут спасти ни образование, понимаемое как оплачиваемая услуга, ни чемпионаты рабочих профессий World Skills, ни реформа РАН и болонский процесс, при котором образование масс завершается бакалавриатом, а магистры и аспиранты превращаются в оплачивающих обучение студентов. Да и рабочие профессии сегодня только профессии обслуги, сервиса, профессии исполнения простых рабочих функций. Недаром бывший министр образования обвинял советское образование в том, что оно растило человека-творца, а нам в новом обществе нужен компетентный потребитель! Россию может спасти не постиндустриализм, а развитое неоиндустриальное производство, при котором выстраивается единая общехозяйственная кооперация и государственная монополия, то есть государственный капитализм.

Государственный капитализм, считает Иван Иванович, и есть переход к единому народному хозяйству, в котором обмен не есть продажа и товарооборот внутри цехов единого предприятия, а предметы получают форму социалистического продукта. Здесь не нужны проекты, которые изменяются в зависимости от реальности. Иван Иванович не раз организовывал и проводил конференции на тему «Образ будущего», но выяснилось, что в России этот образ никому не нужен, пропагандируются стартапы с малым бизнесом ларьков, где вместо туалета ведро, а ведь бизнес-менеджмент сводится к торговле стрингами.

А раз мифы о новом креативном классе должны быть отброшены в пользу представления о пролетариате как главной производительной силы общества, его диктатуре вплоть до полного построения коммунизма, то летом Иван Иванович, предпринял поиск его представителей. Он искал не НЛО и не инопланетян, но с огромным трудом отыскал пролетариев, однако он не нашел пролетариев с классовым сознанием. Все контакты профессора с пролетариатом на ближайшей бензозаправке, его встречи с обнаруженным Областным советом трудящихся продемонстрировали Ивану Ивановичу нутряной ужас пролетариев перед стачечной борьбой. А также страх их перед простым изъятием пропуска, перед самими революционными идеями и ужас от всей нависшей над простым человеком машиной буржуазных судов, полиции и прокуратуры.

Иван Иванович, оказавшись в одиночестве и непонимании на кафедре, то есть в своей профессиональной среде, оказался не востребован и в рабочем движении, которого на самом деле нет. Идти в КПРФ как в наследницу хрущевско-горбачевского поворота было бессмысленно, поэтому в завершение отпуска Иван Иванович начал готовиться к лекциям, памятуя слова Д.И. Менделеева о том, что у него два часа лекций в месяц, но подготовка к ним занимает месяц. Либеральный концлагерь во всей красе каждое лето представал перед Иваном Ивановичем именно в его свободное время – в формально свободное время отпуска, которое всегда для него было самым мучительным. Думы профессора в либеральном концлагере как у шукшинского председателя колхоза – все о прошлом и будущем. Думает он, а возможен ли диалектический материализм без пролетариата, сталинизм без Сталина? Простые люди зовут вождя встать из могилы, профессора должны звать на помощь диалектику – все существующее обречено на гибель.

Приходящие в жизнь новые поколения чисты как лист бумаги перед ожидающей их высшей школой. Массовое высшее образование лишает его ореола избранничества, элитарности и все больше университетов на западный манер получают название Высшая школа. Эта школа преуспевает на рынке и принимает платных студентов по любым потребным им и родителям специальностям. Студенты не понимают специфики университета – в разговорах слышишь, школа да школа, универ, учага. Они не знают, кто такие школяр, студент, аспирант, магистр. Эти слова непереводимы, равно как и слова университет, академия, институт, лекция, семинар, коллоквиум, симпозиум. Кафедра, декан – приходится на первых же лекциях рассказывать, как в итальянских городах можно идти по улице декана, а в Вене стоять на перекрестке улицы Фихте и переулка Шеллинга.

Отпуск завершен. С новым учебным годом Иванов идет в бой со словами: «здравствуй, племя младое, незнакомое!»

 

Что тебе снится крейсер «Аврора»?

Иван Иванович в первую половину своей жизни часто задумывался о смысле детской песни «Что тебе снится крейсер «Аврора»? Он знал, что это песня из мультфильма и что исполняет ее хор с чистым пронзительным голосом солиста. Но о чем она, было непонятно тогда, в 1973 г. Ну и что же снится крейсеру, размышлял он. Возможно, снится 25 октября, орудийный выстрел, а при чем здесь: «или, как прежде, в черных бушлатах грозно шагают твои патрули?» Куда и зачем они шагают при развитом социализме, да и что может сниться стальной посудине? Потом, когда он разговаривал в Питере с мужем сестры, а его компания ремонтировала крейсер, он кое-что понял. Крейсер сохранил память и те, кто бывает на нем, пропитываются эпохой и воспоминаниями. Но крейсер не может спать, он бодрствует и круглосуточно пересылает самим своим обликом нам сигнал: выстрел и луч прожектора. То же делают памятники и образы, живущие в нашей памяти.

Ивану Ивановичу с детства снился один сон. Это был сон, который отражал сцену реальной жизни. Из сна ему поступал сигнал, но какой сигнал, он не мог понять. В раннем детстве он видел маршала Жукова и вот теперь Жуков ему снился. Он точно не помнит, видел ли он его в реальности, но во сне Жуков был всегда один и тот же. Отец, который служил в Суворовском училище, рассказывал, что маршал был на его уроке математики с инспекторской проверкой и урок геометрии ему понравился. Отец умел развивать творческое мышление. У него с дореволюционных времен хранилась папка учебника стеореометрии, в которой лежали чертежи с разноцветными линиями. Надо было просто приложить к глазам очки с разноцветными стеклами и тогда чертежи оживали, цилиндры и шары, параллелепипеды и пирамиды двигались, поворачивались и не нужны были никакие компьютерные 3d проекции, чтобы овладеть объемным мышлением, высчитывать площади, объемы и углы. Отец был волшебником в работе с фигурами. И однажды отец схватил его на руки и поднес к окну, воскликнув: «Смотри и запомни на всю жизнь. Это маршал Жуков!» Под окном их преподавательского барака на улице Толмачева бегал, играя в футбол с дворовыми ребятами человек без мундира и фуражки, в военной рубашке. Иван запомнил, потом этот образ уплыл, но затем он стал часто повторяться в снах.

Отец рассказывал, что маршал Победы приезжал время от времени в зубоврачебный кабинет, который располагался в доме напротив их окон. Это был дом профзабола, как его называли во дворе. Институт профзаболеваний был большим четырехэтажным зданием на их узенькой улочке в центре города. Охрана маршала ставила машины так, что перекрывала всю улицу, а маршал, выходя после лечения в хорошем настроении, разговаривал с мальчишками и даже гонял с ними мяч. То, что это было не игрой воображения, говорят детали, которые Иван помнил в совершенстве.

На этой улице после летнего дня случался потоп. Мальчишки бегали по огромной теплой реке, лежали и булькались в воде, и Иван однажды попал в открытый водосточный канализационный люк. То ли крышку сорвал грузовик и потом ее плохо закрепили, то ли ее смыл сильнейший поток воды, но Иван провалился в люк. Ему было три года. До сих пор он прекрасно помнит этот люк, мрачное цилиндрическое отверстие со скобами и низвергающийся вниз поток воды. Иван пришел домой в сильнейшем потрясении и все время повторял «Спасибо Вовочке». Когда мать разобралась в том, что произошло, стало понятно, что Вовка Кольцов вытащил его из люка, протянул руку. Это был тот самый Вова, который пытался обыграть маршала. Иван прекрасно как яркую вспышку запомнил Вовочку, люк, маршала. Но снился ему маршал…

 

А не снился ли Вам приезд государя-императора в город Кострому?

В связи со своими снами Иван Иванович всегда вспоминал старика Хворобьева из «Золотого теленка». Вспоминал он бессмертный текст Ильфа и Петрова фрагментами и примерно так: «Боже, боже! Все те же сны! Те же самые сны! Федор Никитич Хворобьев был монархистом и ненавидел советскую власть. Эта власть была ему противна. Он, когда-то попечитель учебного округа, принужден был служить заведующим методологическо-педагогическим сектором местного Пролеткульта. Это вызывало в нем отвращение. До самого конца своей службы он не знал, как расшифровать слово Пролеткульт и от этого презирал его еще больше.

По целым дням просиживал монархист-одиночка над обрывом и, глядя на город, старался думать о приятном: о молебнах по случаю тезоименитства какой-нибудь высочайшей особы, о гимназических экзаменах и о родственниках, служивших по министерству народного просвещения. Но, к удивлению, мысли его сейчас же перескакивали на советское, неприятное.

 — Все отняла у меня советская власть, — думал бывший попечитель учебного округа, — чины, ордена, почет и деньги в банке. Она подменила даже мои мысли! Но есть такая сфера, куда большевикам не проникнуть. Это сны, ниспосланные человеку богом. Ночь принесет мне успокоение. В своих снах я увижу то, что мне будет приятно увидеть!

Федор Никитич проснулся среди ночи. Он помолился богу, указав ему, что, как видно, произошла досадная неувязка, и сон, предназначенный для ответственного, быть может, даже партийного, товарища, попал не по адресу. Ему, Хворобьеву, хотелось бы увидеть для начала царский выход из Успенского собора.

Успокоенный, он снова заснул, но вместо лица обожаемого монарха тотчас же увидел лицо председателя месткома товарища Суржикова.

И уже каждую ночь Федора Никитича с непостижимой методичностью посещали одни и те же выдержанные советские сны. Представлялись ему: членские взносы, стенгазеты, МОПРЫ, совхоз «Гигант», торжественное открытие первой фабрики-кухни, председатель общества друзей кремации и большие советские перелеты.

Монархист ревел во сне. Ему не хотелось видеть друзей кремации. Ему хотелось увидеть крайнего правого депутата Государственной Думы Пуришкевича, патриарха Тихона, ялтинского градоначальника Думбадзе или хотя бы какого-нибудь простенького инспектора народных училищ. Но ничего этого не было. Советский строй ворвался даже в сны монархиста.

— Все те же сны! — заключил Хворобьев плачущим голосом. — Проклятые сны!

— Ваше дело плохо, — сочувственно сказал Остап, — как говорится, бытие определяет сознание. Раз вы живете в советской стране, то и сны у вас должны быть советские.

— Ни минуты отдыха!— жаловался Хворобьев. — Хоть что-нибудь! Я уже на все согласен. Пусть не Пуришкевич! Пусть хоть Милюков. Все-таки человек с высшим образованием и монархист в душе. Так нет же! Все эти советские антихристы!

— Я вам помогу, — сказал Остап, — мне приходилось лечить друзей и знакомых по Фрейду. Сон — это пустяки. Главное — это устранить причину сна. Основной причиной является самое существование советской власти. Но в данный момент я устранить ее не могу. У меня просто нет времени. Я, видите ли, турист-спортсмен, сейчас мне надо произвести небольшую починку своего автомобиля, так что разрешите закатить его к вам в сарай. А насчет причины вы не беспокойтесь. Я ее устраню на обратном пути. Дайте только пробег окончить».

 Похоже, российским властям снятся исключительно монархические старозаветные сны Хворобьева. Старик Хворобьев был одним из любимых литературных героев профессора Иванова. В том смысле, что он как вспышка в исторической ночи воплощал уходящую натуру в наиболее концентрированном виде, над которым можно было потешаться в благословенное советское время. Он был более абсурден, чем Васисуалий Лоханкин, или Воробьянинов, или даже сам Бендер. Но Иванову снились не абсурдные сны из прошлого, которое никогда не вернется. Ему снились не сны из настоящего, из того буржуазного настоящего, которые должны были приходить к человеку в полном соответствии с истолкованной Бендером теорией Фрейда и даже теорией Маркса. Пожалуй, сам Бендер с его обещанием покончить с существованием советской власти или даже Бендер наших дней – Навальный, обещающий похоронить коррупционную Россию, не смогли бы помочь Иванову. Впрочем, Иванов привык к образу маршала. Очевидно, маршал что-то хотел ему передать своим живым образом, который и не отыщешь в воспоминаниях современников.

И вот на днях Иванов в заключительной серии фильма «Казнить нельзя помиловать» увидел Виктора Абакумова. Министр Государственной Безопасности Абакумов во время приезда в Ленинград возвращался из детского дома вместе с воспитанниками в автобусе и предложил, чтобы было веселее ехать, спеть ребятам вместе «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля». Абакумов сам запел. Значит, тут в прошлом реальный Жуков с мальчишками под окнами комнаты Ивановых. Там в фильме Абакумов с сиротами. Они с детьми, с народом! Вот тот сигнал, который был принят Ивановым. Значит, сам будь с людьми, будь с погибающими.

Как там было у Н.А. Некрасова в «Рыцаре на час» сказано: «От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан погибающих за великое дело любви!». Иванов не был рыцарем на час, он желал всю жизнь бороться за любовь. Без всяких шуток в самое смутное время издания эротических постмодернистских поделок он выступал на самые разные темы перед народом в аудиториях общества «Знание», перед прыщавыми сексуально развращенными студентами, говоря, что есть три вида любви: любовь к Родине, любовь к партии, любовь мужчины к женщине. И первые два высших вида любви гарантируют крепость третьего вида.

Правда, уже несколько лет всякий раз, когда он входит в аудиторию, он понимает, что приходит не к погибающим. Входит к погибшим. В сущности, и герои Чехова, попадая в вертеп, понимают, что здесь все уже погибли и сама обстановка порока пошла и обыденна, а оттого чудовищна. Но несмотря ни на что надо сказать им, погибшим: «здравствуй, племя младое, незнакомое!»

 

Продолжение следует.