проф. Некрасов С.Н.

ГИБЕЛЬ ИМПЕРИИ. ВИЗАНТИЙСКИЙ УРОК:

565 лет с тех пор как нет византии и 10 лет фильму-воспоминанию

Исполнилось 10 лет, как этот документальный авторский фильм вышел на экран. Фильм оказался явно недооцененным общественностью. Между тем за эти годы пролетела Сочинская Олимпиада, произошел переворот на Украине, Крым вошел в состав российских регионов, Запад обрушил на нашу страну санкции, в результате народ поумнел. Если 5 лет назад он с восторгом выстраивался на улицах на выделенных участках и следил за бегом факелоносцев Олимпиады, то огонь Спартакиады уже не вызвал никакого интереса. А фильм снят по сценарию тогда архимандрита Тихона (Шевкунова), наместником московского Сретенского монастыря, ответственным секретарем Патриаршего Совета по культуре, членом Высшего Церковного Совета Русской Православной Церкви.

Сейчас у него другой церковный статус, он митрополит Псковский и Порховский. Служит он в другом месте и если Московское подворье Псковско-Печерского монастыря находится в Сретенском монастыре, который уже 600 лет расположен в двух шагах от Лубянки, то теперь митрополит Псковский и Порховский в Пскове. Но и там он остается председателем Патриаршего совета по культуре и сам президент России приезжает к нему как к своему духовнику во Псков. И этим старым десятилетней крепости фильмом с нами говорит президент. Что же он хотел сказать 10 лет и, что мы не услышали тогда, но должны или можем услышать сегодня. Приведем дикторский текст литературного сценария этого фильма. Фильм показывает, что СССР, судя по всему, повторил все гибельные шаги Византии. А сейчас на этот путь уменьшенной России – РФ встали и США.

ДИКТОРСКИЙ ТЕКСТ ЛИТЕРАТУРНОГО СЦЕНАРИЯ ФИЛЬМА «ГИБЕЛЬ ИМПЕРИИ. ВИЗАНТИЙСКИЙ УРОК»

Зимний русский пейзаж. Храм. Метель.

Ведущий. Здравствуйте. В 1453 году рухнула Византийская империя. Сейчас мы с вами посмотрим, как это происходило.

В порывы вьюги вплетается пение муэдзина.

Стамбул. Муэдзин продолжает молитву, усиленную через динамики. Шум базара, восточного города. Турецкая речь.

Ведущий. Этот город назывался когда-то Константинополем, и еще 6 веков назад был, без всякого преувеличения, столицей одной из величайших мировых цивилизаций – Византийской империи.

Правовое государство, которое так привычно для нас сегодня, сформированное на основе римского права, было создано именно здесь, в Византии, 1500 лет назад. Юридическая система, являющаяся базовой основой для всех типов законов в большинстве современных государств, – это колоссальное творение византийской юриспруденции эпохи императора Юстиниана. Система школьного и высшего образования впервые в мире возникла в Византии, именно здесь в V веке появился первый университет. В Византии была создана самая стабильная в истории человечества финансовая система, просуществовавшая практически в неизменном виде более 1000 лет. Современная дипломатия с ее базовыми принципами, правилами, этикетом создавалась и оттачивалась здесь, в Византии. Инженерное искусство и архитектура Византии не имели себе равных, да и сегодня шедевры византийских мастеров, такие как купол Святой Софии, поражают совершенством технического исполнения.

Ни одна другая империя в истории человечества не прожила столь долго как Византия. Она просуществовала 1123 года. Для сравнения: великий Рим рухнул через 800 лет после основания, Османский султанат распался через 500 лет, китайская империя Цин – через 300, Российская империя просуществовала 200 лет, Британская – 150, Австро-Венгерская – около 100 лет. На территории Византии в период расцвета проживала шестая часть населения земли. Империя простиралась от Гибралтара до Евфрата и Аравии. В нее входили территории современных Греции и Турции, Израиля и Египта, Болгарии, Сербии и Албании, Туниса, Алжира и Марокко, часть Италии, Испания и Португалия. В Византии было около 1000 городов – почти столько же, сколько в современной России.

Баснословные богатства, красота и изысканность столицы империи – Константинополя буквально потрясали европейские народы, находившиеся в период расцвета Византии в состоянии глубокого варварства. Можно себе представить, да и история говорит нам о том же, что грубые и невежественные скандинавы, германцы, франки, англосаксы, для которых основным способом существования был в те времена примитивный разбой, попадая из какого-нибудь Парижа или Лондона с населением в десятки тысяч человек в миллионный мегаполис, в город просвещенных горожан, ученых, блистательно одетой молодежи, толпящейся у императорского университета, только и мечтали об одном: захватить и ограбить, ограбить и захватить. Кстати, когда это им впервые удалось и войска европейцев, которые называли себя крестоносцами, в 1204 году вместо того, чтобы освобождать Святую Землю, вероломно ворвались в Константинополь и захватили этот самый прекрасный город в мире, они нескончаемым потоком 50 лет вывозили сокровища Византии. Только драгоценной монеты было вывезено сотни тонн, и это притом, что годовой бюджет самых богатых стран Европы составлял тогда не более 2 тонн золота.

Венеция. Собор святого Марка. Все колонны, мрамор, драгоценное внутреннее убранство были похищены именно тогда. Кстати, вот те самые кони имперской квадриги, украденные крестоносцами из Константинополя.

Были вывезены бесценные святыни и произведения искусства, но еще больше варвары из Брюсселя, Лондона, Нюрнберга, Парижа попросту уничтожили – переплавили на монету или выбросили как хлам. И по сей день музеи Европы ломятся от награбленных византийских сокровищ. Но будем учитывать, что уцелевшее – это лишь самая небольшая часть.

Именно несметными богатствами Константинополя был выкормлен монстр ростовщической банковской системы современного мира. Этот небольшой теперь город в Италии – Венеция – был Нью-Йорком XIII века. Здесь тогда вершились финансовые судьбы народов. Поначалу большая часть награбленного спешно свозилась морским путем в Венецию и Ломбардию (тогда отсюда и пошло слово «ломбард»). Как грибы после дождя стали появляться первые европейские банки. Менее пронырливые, чем тогдашние венецианцы, – немцы, голландцы и англичане подключились чуть позже; ими на хлынувшие в Европу византийские деньги и сокровища начал создаваться тот самый знаменитый капитализм с его неуемной жаждой наживы, которая, по сути, является генетическим продолжением азарта военного грабежа. В результате спекуляции константинопольскими реликвиями образовались первые крупные еврейские капиталы.

Невиданный поток свободных денег вызвал бурный рост западноевропейских городов, стал решающим толчком развития ремесел, наук, искусств. Запад варварский стал Западом цивилизованным лишь после того, как захватил, разграбил, разрушил и поглотил в себя Византийскую империю.

Наши предки тоже, признаться, не отличавшиеся в то время изысканным воспитанием, неоднократно поддавались варварскому соблазну поживиться за счет несметных богатств Царьграда. Но к чести их, да и к нашему счастью, жажда воинской наживы не затмила для них главное: русские поняли, в чем заключается самое великое сокровище Византии! Это было не золото, не драгоценные камни, даже не искусство и науки. Главным сокровищем Византии был Бог. И, объехав все известные в то время страны мира, послы князя Владимира именно здесь поняли, что существует реальное общение Бога и человека, что для нас возможна живая связь с иным миром. «Не знаем, где находились мы, на небе или на земле», – говорили наши потрясенные предки о своем присутствии на Божественной литургии в главном храме империи, соборе Святой Софии. Они поняли, какое богатство можно получить в Византии. И на это сокровище наши великие предки создали не банки, не капитал и даже не музеи и ломбарды. Они создали Русь, Россию, духовную преемницу Византии.

Так почему же стало возможным, что эта величайшая в мировой истории и необычайно жизнеспособное государство с какого-то момента стремительно стало утрачивать жизненные силы? Самое интересное, что проблемы, с которыми столкнулась Византия в период своего упадка – внешняя агрессия, природные стихии, экономический и политический кризисы – были совсем не новые для этого более чем тысячелетнего государства с испытанным механизмом выхода из самых опасных ситуаций. Подобные испытания страна не раз успешно преодолевала.

Да, было множество завистливых врагов и на востоке и на западе, были землетрясения, была чума, но не они победили Византию. Все проблемы были бы преодолены, если бы византийцы смогли победить самих себя.

Сегодня мы будем говорить именно о том внутреннем враге, который появился в духовных недрах византийского общества и сокрушил дух великого народа, сделав его беззащитной жертвой тех вызовов истории, на которые Византия уже не смогла ответить.

Сегодня мы привыкли считать основой благосостояния общества его экономику. Хотя слово «экономика» да и сама экономическая наука византийского происхождения, сами византийцы никогда не уделяли ей первостепенного внимания. За свою историю византийская финансово-экономческая система пережила несколько тяжелых кризисов, но эффективное производство и сельское хозяйство в целом позволяли выправлять ситуацию. Достаточно сказать, что в течение тысячи лет вся международная торговля была основана на золотой византийской монете.

Проблемой, которую Византия не смогла решить и которая, в конце концов, погубила ее экономику, стала утрата государственного контроля над финансами, грандиозный неконтролируемый процесс оттока капитала на Запад в развивающуюся Европу. Государство выпустило из своих рук рычаги контроля над торговлей и промышленностью и, в конце концов, отдало свои основные торговые и экономические ресурсы иностранным предпринимателям.

Произошло это так. Одним из главных финансовых ресурсов страны была не нефть, как сейчас, и не газ, а таможенные поступления от грандиозной международной торговли на Босфоре и Дарданеллах. Византийцы, которые ранее всегда принципиально полагались только на свои силы в управлении страной и в хозяйственных вопросах, вдруг стали бурно обсуждать, а потом и решили, что международную торговлю разумнее предоставить зарубежным «друзьям», более предприимчивым и готовым взять на себя все расходы по созданию сложных транспортных потоков, вооруженной охране торговых путей, строительству новых портов, интенсификации и развитию коммерческой деятельности. Были призваны западные специалисты из Венеции и Генуи, за несколько столетий выросшие на византийской торговле, и им была разрешена беспошлинная торговля и поручена охрана морских коммуникаций на территории империи.

Запад всеми правдами и неправдами стал вовлекать Византию в зарождающийся тогда прообраз всеевропейской торговой организации и, воспользовавшись одним из сложных периодов в жизни империи, добился своего: император Алексий Комнин на самых невыгодных для страны условиях подписал международный торговый договор, названный «Золотая булла». На поверку этот договор оказался кабальным и выгодным только Западу.

До поры до времени все были довольны: оживилась торговля, в городских лавках и магазинах появилось невиданное прежде изобилие европейских и азиатских товаров… Но все это не далось даром: за считанные десятилетия отечественное производство и сельское хозяйство деградировали стремительными темпами.

Разорились или попали в зависимость от иностранцев все византийские предприниматели. Когда всерьез спохватились, оказалось уже поздно. Был аннулирован договор «Золотая булла», и император Андроник попытался вернуть стране текущие потоками за границу доходы. Он конфисковал все до одного иностранные коммерческие предприятия, высасывающие последние ресурсы из экономики государства. Это не прошло даром ни ему, ни империи. Его зверски убили, а Венецианская республика, ставшая к тому времени крупнейшей финансовой олигархией, наняла целый крестовый поход и вместо Святой Земли направила его на грабеж Константинополя. Византийцы, которые до этого воспринимали крестоносцев, в общем-то, как братьев по вере и военных союзников, были настолько не подготовлены к такому коварнейшему удару, что не организовали должного сопротивления. В 1204 году французский, германский и итальянский контингенты западных союзников осадили Константинополь и захватили его. Город был безжалостно разграблен и сожжен.

При этом венецианцы – оплот тогдашнего свободного предпринимательства – объявили на весь западный мир, что восстанавливают попранную законность, права свободного международного рынка, а главное – борются с режимом, отрицающим общеевропейские ценности. Именно с этого момента на Западе стал создаваться образ Византии как еретической «империи зла». В дальнейшем этот образ всегда, когда требовалось, извлекался из идеологических арсеналов.

Хотя через 50 лет Константинополь был освобожден от крестоносцев, Византия больше никогда не смогла оправиться от этого удара. А иностранные торговцы навсегда остались полными хозяевами и в экономике, и на византийском рынке.

Другой неразрешенной проблемой Византии стала коррупция и олигархия. Борьба с ними велась постоянно и долгое время была эффективна. Зарвавшихся чиновников и финансовых махинаторов подвергали наказаниям и ссылкам, их имущество полностью конфисковывалось в казну. Но, в конце концов, у власти не хватило решимости и сил последовательно пресекать это зло. Олигархи обзавелись целыми армиями под видом слуг и подразделений охраны и ввергли государство в пучину гражданских воин.

Откуда в Византии вообще взялась олигархия и почему она стала неуправляема? Византия всегда была жестко централизованным бюрократическим государством, и это было отнюдь не ее слабостью, а напротив, ее исторической силой. Любые попытки срастания власти и частных интересов всегда пресекались здесь жестко и решительно. Но в один из моментов, в период политических и административных реформ, возник соблазн заменить старую и кажущуюся неповоротливой бюрократическую машину на более эффективную и гибкую, в которой роль государства была бы ограничена и сведена к надзору над формальной законностью. Короче говоря, государство ради благих целей, фактически добровольно, отказалось от части своих стратегических монопольных функций и передала их в руки некого узкого круга семейств.

Эта вскормленная государством новая аристократия недолго находилась под контролем бюрократического аппарата, как это задумывалось. Противостояние шло с переменным успехом и кончилось тяжелейшим политическим кризисом, выбраться из которого пришлось ценой необратимых уступок иностранцам. Что за этим последовало, мы уже знаем. Олигархическое же разложение государства продолжалось до самого завоевания турками Константинополя.

Кстати, во время этой последней турецкой осады олигархи не только не дали ни монеты на оборону города, но и расхитили те скудные средства, которые еще оставались в казне. Захватив Константинополь, молодой султан Мехмед, потрясенный богатствами некоторых горожан и в то же время полным отсутствием средств у защитников города, призвал к себе самых богатых граждан и задал им простой вопрос: почему они не дали деньги на защиту города от неприятеля? «Мы берегли эти средства для твоего султанского величества», – льстиво ответили те. Мехмед тут же приказал предать их всех самой жестокой казни: им отрубили головы, а тела бросили собакам. Те же из олигархов, которые бежали на Запад, надеясь там укрыть свои капиталы, были нещадно обобраны западными друзьями и закончили жизнь в нищете.

Огромной проблемой Византийского государства в период упадка стала частая смена направлений политики, то, что называется отсутствием стабильности и преемственности государственной власти. Со сменой императора нередко кардинально менялась направление жизни империи. Это крайне ослабляло всю страну и жестоко выматывало народ.

Политическая стабильность – одно из главных условий сильного государства. Это был завет великих императоров Византии. Но этим заветом пренебрегли. Был период, когда императоры менялись в среднем каждые четыре года. Можно ли было говорить в таких условиях о каком-то подъеме страны, реализации по-настоящему масштабных государственных проектов, требовавших многолетней последовательной работы?

Конечно же, в Византии были и очень сильные императоры. Таким был, например, Василий II, кстати, крестный отец нашего святого князя Владимира. Он принял управление империей после тяжелейшего кризиса: страна фактически была приватизирована олигархией. Василий II в первую очередь жестко выстроил вертикаль власти, разгромил сепаратистское движение на окраинах, подавил мятежных губернаторов и олигархов, собиравшихся расчленить империю. Затем он провел «чистку» в правительстве, конфисковал в казну огромные наворованные суммы.

Твердые меры Василия II позволили ему довести доходы казны до небывало высоких сумм: годовой доход империи составлял при нем 90 тонн золота. Для сравнения, Россия вышла на такие масштабы государственного бюджета только к началу XIX века.

Василий значительно ослабил могущественных тогда региональных олигархов-магнатов. Влияние и богатство этих местных владетелей были порой несравненно большими, чем влияние официального правителя. Так однажды во время военного похода малоазийский магнат Евстафий Малеин демонстративно пригласил в свое имение на отдых все войско императора Василия во главе с ним самим и легко содержал эту огромную армию, пока они не отдохнули и не собрались с силами. Этот олигарх серьезно надеялся влиять на судьбы государства: он начал интригу и выдвинул своего марионеточного кандидата на высшую власть. Но поплатился: у него конфисковали все его огромное имущество, а самого отправили в одну из самых отдаленных тюрем империи.

Другой мятежный магнат Варда Склир, когда его мятеж был подавлен, в доверительной беседе сам посоветовал императору Василию II изнурять магнатов налогами, различными поручениями, а главное – государственной службой, чтобы у них не оставалось времени излишне богатеть и усиливаться.

Восстановив вертикаль власти в стране, Василий оставил своему приемнику своего рода «стабилизационный фонд», такой огромный, что, по словам историка Михаила Пселла, для него пришлось вырыть новые лабиринты подземных казнохранилищ. Этот государственный резерв предназначался в первую очередь на проведение военной реформы и организацию боеспособной профессиональной армии. Но наследники Василия все эти накопления бездарно проели и растратили.

Вообще с преемниками в Византии была беда!.. Хотя уж кто-кто, а византийцы были лучшими в мире специалистами по преемникам. У них отсутствовал принцип наследования трона. Желая обеспечить передачу власти достойному наследнику, императоры обычно избирали одного или двух преемников и активно привлекали их к государственным делам. Поручали высокие и ответственные должности в правительстве и приглядывались к ним. Была даже система, когда в стране был и император и так называемые младшие императоры – преемники. Все это было очень разумно, но как ни оттачивали эту систему, в конце концов стало ясно – с преемником все просто: или повезет или нет.

Василию II не повезло. Занятый государственными делами, он так и не успел подготовить себе достойного преемника и, в конце концов, на престол вступил его родной брат Константин VIII. Новый император, почувствовав себя могущественным, свободным и несметно богатым, предался не делам, а восторженным мечтам о делах и грезам о славе, которая должна была затмить славу брата. Результат оказался плачевным: под эгидой порфироносного мечтателя циничная правящая элита быстро утратила внушенные ей Василием II послушание и дисциплину и с новой силой погрузилась в борьбу за власть.

Хотя олигархи быстро добились своего, это не далось им даром: если Василий II карал непокорных конфискацией или, в крайнем случае, обычным в средние века ослеплением, то его преемник, истеричный Константин, в порывах гнева оскопил половину тогдашней византийской чиновничьей элиты. К тому же экстравагантностью своих поступков он затмил даже одного из беспутных императоров времен упадка страны по прозвищу Пьяница и подобно ему в невменяемом виде потешал чернь на городском ипподроме, раза в три большем, чем вот этот римский Колизей.

Следующий преемник тоже не оправдал надежд. Вертикаль центральной власти стала рушиться. Итог нового противостояния кланов и элит, постоянных переделов собственности оказался закономерно плачевен: уже через 50 лет империя очутилась на краю гибели.

К слову, огромный стабилизационный фонд в руках неталантливых правителей тоже принес не благо, а беду: без труда доставшиеся деньги вдруг стали работать против государства. Они развратили, разложили общество. Византийский историк Михаил Пселл с горечью говорит, что именно от неразумного использования, а больше от разворовывания денег, накопленных Василием, «заболела» империя: «начало вздуваться тело государства, одних поданных раскормили деньгами, других по горло набили чинами и сделали их жизнь нездоровой, пагубной».

Итак, вопрос о преемстве власти оказался для империи вопросом жизни и смерти: будет сохранено преемство и стабильность развития – у страны будет будущее. Нет – ее ждет крах. Но народ зачастую этого не понимал и время от времени требовал новых и новых перемен. На подобных настроениях играли разного рода авантюристы и беглые олигархи. Обычно они укрывались за границей и оттуда поддерживали интриги с целью свержения неугодного им императора, обеспечению власти своего ставленника и новых переделов собственности. Так в Риме в XV веке сидел бежавший из Византии и получивший политическое убежище некий Виссарион – средней руки ученый, беспринципный политик и гениальный интриган, который из Рима координировал всю оппозицию в Константинополе и причинил немало головной боли правительству, а к тому же еще и стал католическим кардиналом. Он купил себе дом в Риме. А после его смерти западные покровители даже назвали в его честь небольшую улицу на окраине города.

Тяжелейшей и неизлечимой болезнью страны стала проблема, которая ранее никогда не стояла в Византии: в империи появился национальный вопрос.

Дело в том, что национальной проблемы в Византии, действительно, многие столетия не существовало. Будучи историческими законными потомками уничтоженного к V веку варварами древнего Рима жители Византии называли себя римлянами, ромеями. В огромном государстве вместо разделения на множество национальностей было единое вероисповедание – Православие. Византийцы буквально исполняли христианское учение о новом человечестве, живущем в Божественном духе, где «нет ни эллина, ни иудея, ни скифа», как писал апостол Павел. И это надежно предохраняло страну от всесокрушающих бурь национальной розни. Достаточно было любому язычнику или иноверному принять православную веру и подтвердить свою веру делами, и он становился абсолютно полноправным членом общества. На византийском престоле, например, императоров-армян было почти столько же, сколько и греков, были люди с сирийскими, арабскими, славянскими, германскими корнями. Высшими государственными чиновниками становились без ограничения представители всех народов империи – основной упор делался на их деловые качества и приверженность православной вере. Все это обеспечивало ни с чем не сравнимое культурное богатство византийской цивилизации.

Чужими для византийцев были лишь люди другой, неправославной морали, другого, чуждого их древней культуре мироощущения. Например, грубые, невежественные, неистово алчные западноевропейцы того времени были для ромеев варварами. Император Константин Багрянородный так наставлял своего сына, который выбирал себе невесту: «Поскольку каждый народ имеет различные обычаи, разные законы и установления, он должен союзы для смешения жизней заключать и творить внутри одного и того же народа».

Чтобы верно понять мысль императора, надо помнить, что его прадедом был скандинав по имени Ингер, дедом – сын армянина и славянки из Македонии, женой – дочь армянина и гречанки, а невесткой – дочь итальянского короля. Его родная внучка Анна стала женой русского князя Владимира Святого сразу же после того, как тот принял крещение.

Идею нации, а затем и национального превозношения, византийцы, а точнее византийские греки, которые без сомнения были государствообразующим народом в Византии, позаимствовали у европейцев, которые сами жили в небольших национальных государствах, построенных на этническом принципе. Например, Франция, немецкие государства, итальянские республики… Национальное устройство было правильно и хорошо для них, но все дело было в том, что Византия была не этническим государством, а многонациональной империей – и в этом заключалось принципиальное отличие. 100 лет византийские греки боролись с этим искушением и не давали себя сломить. «Мы все ромеи – православные граждане Нового Рима», – заявляли они.

Надо заметить, что происходили все эти процессы в самом начале эпохи, названной историками Возрождением – всемирным воссозданием именно национальной, эллинско-греческой, языческой идеи. Тяжело было грекам не соблазниться этим западноевропейским Ренессансом, не впасть в искушение перед восторгом и пиететом европейцев, млевших от культуры их великих предков.

Первой поддалась тогдашняя интеллигенция: просвещенные византийцы начали ощущать себя греками. Пошли националистические движения, отказ от христианских традиций и, наконец, при императорах Палеологах имперская идея уступила место узко-этническому греческому национализму. Но предательство имперской идеи не прошло даром: националистическая лихорадка разодрала империю, и она быстро была поглощена соседней исламской державой.

Апологет эллинистического национализма ученый либерал Плифон так надменно писал императору Мануилу II: «Мы, которыми вы повелеваете и управляете, – греки по происхождению, как об этом свидетельствуют язык и унаследованное нами образование!» Такие слова были немыслимы еще за 100 лет до этого. Но Плифон написал их накануне падения Константинополя, в котором жили уже не ромеи, а греки, армяне, славяне, арабы и итальянцы, враждующие друг с другом.

К слову, надменность греков привела к тому, что славян в империи стали дискредитировать. Этим Византия оттолкнула от себя болгар и сербов, которые реально могли помочь в борьбе с турками. Кончилось все тем, что народы некогда единой Византии принялись враждовать друг с другом.

Запад не преминул воспользоваться новой смутой: сербов и болгар стали старательно убеждать, что греки столетиями угнетают их национальную самобытность. Были спровоцированы несколько настоящих революций, и, наконец, при помощи экономических и военных рычагов Запад настоял на отделении сербов и болгар от Византии и присоединении их к объединенной латинской Европе. Те полезли: «Мы тоже европейцы!» – вдруг осознали они. Запад наобещал им материальную и военную помощь, но, конечно же, обманул и цинично бросил их перед собой на пути турецких орд. Преданные Западом балканские народы на долгие столетия оказались под жесточайшим турецким игом. А Византия уже ничем не могла помочь. Национальное превозношение сыграло самую скверную роль для империи.

Большой проблемой стала постепенная утрата реального контроля над отдаленными областями и провинциями. Особенно остро чувствовалось противоречие между провинциями и сытой, богатой столицей – Константинополем, который во многом жил за счет нищих окраин. В начале XIII века византийский писатель Михаил Хониат с горьким упреком писал, обращаясь к жителям столицы: «Разве не вливаются реки всех богатств в столицу, как в единое море? Но вы не желаете выглянуть из-за своих стен и ворот, не хотите посмотреть на окружающие вас города, ждущие от вас справедливости; вы посылаете в них одного за другим налоговых чиновников, с их зубами звериными, чтобы пожирать последние останки. Сами же вы остаетесь у себя, предаваясь покою, и извлекая богатства».

Даже столичный градоначальник – эпарх Константинополя – обладал совершенно особым статусом в стране, и современники иногда уподобляли его власть власти царской, «только без порфиры», как говорили они. Один из таких эпархов однажды столь бурно увлекся строительством многоэтажных домов в столице, что останавливать его пришлось специальным императорским указом о запрете строительства в столице зданий больше 10 этажей.

Вся политическая, культурная и общественная жизнь, по сути, проходила в Константинополе. Правительство не хотело замечать, что создается серьезнейший дисбаланс и забытая столицей провинция все больше нищает. Постепенно в ней острее стали проявляться центробежные тенденции.

Губернаторы отдаленных территорий тоже зачастую вели свою лукавую игру. Собиравшиеся в провинции налоги бессовестно разворовывались. И пол беды, если уворованные деньги шли на личное обогащение губернаторов и их приспешников. Хуже, когда на государственные же средства создавались настоящие воинские формирования под видом отрядов для охраны правопорядка. И порой эти войска были более боеспособны, чем регулярная армия.

Когда государство слабело – провинции отделялись. Государство почти беспомощно смотрело на этот процесс. Но мятежные губернаторы, освободившись от власти центра, недолго оставались в плену своих радужных надежд. Вместе с несчастным населением их областей они почти мгновенно попадали под жестокую власть иноверных. При этом население истреблялось или попадало в рабство и самостийные территории заселялись турками и персами.

Демографическая проблема была одной из самых острых в Византии. Империю постепенно заселяли чуждые народы, уверенно вытесняя коренное православное население. На глазах происходила смена этнического состава страны. В чем-то это был неизбежный процесс: рождаемость в Византии становилось все более низкой. Но и это было не самое страшное. Такое временами случалось и раньше. Катастрофа была в том, что народы, которые теперь вливались в империю, больше не становились ромеями, а навсегда оставались чужими, агрессивными, враждебными. Теперь пришельцы относились к Византии не как к своей новой родине, а лишь как к потенциальной добыче, которая рано или поздно должна перейти в их руки.

Происходило это еще и потому, что империя отказалась заниматься воспитанием народа в угоду появившимся в начале эпохи Возрождения демагогическим веяниям о государственной идеологии как о насилии над личностью. Но свято место пусто не бывает. Добровольно отказавшись от своей тысячелетней идеологической функции воспитания народа, византийцы допустили влияние на души и умы своих граждан не столько независимой и вольной мысли, сколько целенаправленной агрессии, нацеленной на разрушение основных устоев государства и общества.

А ведь у них был потрясающий, ни с чем не сравнимый опыт! Лучшие правители империи умело использовали свое великое наследство: богатейший опыт управления и подчинения. В результате жестокие варвары, приобщенные к великой христианской культуре, оказывались самыми надежными союзниками, получали громкие титулы, обширные поместья, входили в число высших сановников государства и сражались за интересы империи на самых отдаленных рубежах.

Что же касается демографических вопросов и извечной головной боли всякой империи – сепаратизма окраин, то лучшие византийские императоры оставили своим наследникам проверенные способы имперского решения этих задач. Например, создание условий для массового переселения жителей из центральных областей в отдаленные провинции. Это сразу давало настоящий взрыв рождаемости и уже во втором поколении необычайную жизнеспособность переселенцев на новом месте.

Но весь этот опыт был жестоко осмеян, этим великим опытом преступно пренебрегли в угоду чужому мнению и, наконец, безвозвратно потеряли!

Но что же это было за мнение? Чьим взглядам вдруг стали так дорожить византийцы? Что могло так повлиять на их умы, что они одну за другой стали совершать столь самоубийственные ошибки?

В это трудно поверить, но столь громадный пиетет и зависимость у византийцев постепенно сложилась по отношению к тому самому варварскому некогда Западу, который завистливо и алчно столетиями взирал на богатства Византии, а потом холодно и системно наживался на ее постепенном разрушении.

Византия была особым государством, которое отличалось и от Запада и от Востока. Все признавали этот факт. Но одни восхищались им, другие эту самобытность ненавидели, третьи ею тяготились. Как бы то ни было, но отличие Византии от остального мира было объективной реальностью. Начать с того, что Византия была единственной в мире страной, простиравшейся на огромном пространстве между Европой и Азией. Уже эта география во многом определяла ее уникальность. Очень важно, что Византия по природе своей была многонациональной имперской державой, в которой народ ощущал государство как одно из своих высших личных ценностей. Это было совершенно непостижимо для западного мира, где в священный принцип были уже тогда возведены индивидуализм и частный произвол.

Смыслом существования и душой Византии было Православие – ничем не поврежденное исповедание христианства, в котором тысячелетие принципиально не изменяли никаких догматов. Такого демонстративного консерватизма Запад просто не выносил, называл его нединамичным, тупым, ограниченным и, в конце концов, с угрюмым фанатизмом стал требовать, чтобы Византия модернизировала всю свою жизнь по западному образцу – в первую очередь религиозную, духовную сферу, затем интеллектуальную и материальную. По поводу уникальности и своеобразия Византии Запад, несмотря на свою порой поразительную и страстную любовь к этой цивилизации, вынес свой приговор: все это должно быть уничтожено. Если потребуется, то вместе с Византией и с ее духовными наследниками.

Неплохой орган. Тоже изобретен и создан в Византии. В IX веке его завезли в Западную Европу, и с тех пор, как видите, он здесь прижился.

Но, конечно же, нелепо говорить, что Запад был виновен в неудачах и падении Византии. Запад лишь преследовал свои интересы, что вполне естественно. Исторические поражения Византии происходили тогда, когда сами византийцы изменяли основным принципам, на которых держалась их империя. Эти великие принципы были просты и с детства известны каждому византийцу: верность Богу, Его вечным законам, хранящимся в Православной Церкви, и безбоязненная опора на свои внутренние традиции и силы.

Столетиями византийские императоры, мудрые и недалекие, успешные правители и бездарные полководцы, святые на троне и кровавые тираны, когда перед ними вставала неизбежная необходимость судьбоносного выбора, знали, что следование этим двум правилам является залогом жизнеспособности их империи.

В Священном Писании, которое с детства было знакомо каждому византийцу, об этом сказано совершенно определенно: «Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое».

В Византии с конца XIII века образовались две партии. Одна призывала опираться в первую очередь на свои внутренние силы, безусловно верить в них, развивать колоссальный потенциал своей страны. Западноевропейский опыт они были готовы воспринимать избирательно, после серьезной проверки временем и лишь в тех случаях, когда перемены не будут касаться фундаментальных основ веры и государственной политики. Другая партия – прозападная, представители которой, указывая на несомненный факт того, что Европа развивается все более успешно, стали громче и громче заявлять, что Византия исторически исчерпала себя как политическое, культурное и религиозное явление, и требовали коренной перестройки всех институтов государства по образцу западноевропейских стран.

Представители прозападной партии тайно, а чаще и открыто поддерживаемые европейскими правительствами, одержали безусловную победу над имперскими традиционалистами. Под их руководством в стране был осуществлен ряд важнейших реформ, включая экономическую, военную, политическую и, наконец, идеологическую и религиозную. Все эти реформы завершились полным крахом и привели к таким духовным и материальным разрушениям в империи, что она осталась совершено беззащитной перед напором войск своего восточного соседа – Османского султаната.

В первую очередь западная партия начала пересмотр отечественной истории, культуры и веры своей страны. Но вместо здоровой критики они предложили обществу пагубное самоуничижение. Все западное превозносилось, свое презиралось. Византийская история искажалась, вера и традиции осмеивались, армия подвергалась унижению. Из Византии стали создавать некоего всемирного монстра.

Богатая византийская молодежь теперь уже не училась в своей стране, а уезжала учиться за границу. Лучшие умы византийской науки эмигрировали на Запад: государство перестало уделять им должное внимание. Император Феодор II предрекал: «Отринутая наука станет врагом нашим и ополчится на нас. Она либо отдаст нас на погибель, либо сделает варварами. Пишу это охваченный мрачной тоской». Предчувствия императора не обманули его. Во время последней роковой осады Константинополя выдающийся ученый литейщик, венгр Урбан, предложил императору создать большие артиллерийские орудия, которые могли бы разметать турецкое войско. Но казна была пуста, а константинопольские богачи денег не дали. Не получив платы, оскорбленный Урбан предложил свои услуги султану Мехмету. Султан ухватился за этот шанс, который давал ему возможность разрушить непреступные стены города. Он открыл неограниченное финансирование проекта и в конце концов пушки Урбана, лучшего ученика византийской школы баллистики, решили судьбу империи.

Задолго до этого по западному образцу была поведена военная реформа. В Византии столетиями существовала проверенная, хотя и не всегда эффективная система так называемого стратиоского ополчения – национальной регулярной армии с рекрутским набором юношей с 18 лет. Со временем в византийской армии назрели серьезные перемены. Для войска нового типа требовались значительные капиталовложения. Тот самый стабилизационный фонд Василия II был предназначен именно для создания эффективной армии. Фонд, как мы помним, промотали, а армию решили кардинально изменить, построив ее по образцу профессиональной западной. В то время умы византийцев были пленены образом западных рыцарей, закованных в латы и доспехи – последние достижения тогдашней оборонной промышленности. «Мои византийцы – как глиняные горшки, – презрительно говорил о византийских военных один из императоров, – а западные рыцари – как “металлические котлы”». Короче говоря, в результате реформы свою регулярную армию разрушили, профессиональную так и не создали. В конце концов был взят курс на блок с Западом в рамках нового военно-политического союза, а на деле это выразилось в том, что в самые критические военные периоды пришлось прибегать к профессиональной армии, но не своей, а наемной… А что такое наемная армия, какова ее верность и боеспособность византийцы сполна узнали на своем очень горьком опыте.

Пытаясь опираться на опыт Запада, государство становилось все более и более неэффективным. Но упрямо искало спасение в новом копировании западных образцов.

Последним и самым страшным ударом для Византии стала церковная уния с Римом. Формально это было подчинение Православной Церкви Римскому папе в чисто прагматических интересах. Очередная внешняя агрессия поставила перед страной выбор: рассчитывать на Бога и на свои собственные силы или поступиться вековыми принципами, на которых основывалось их государство, но за это получить военную и экономическую помощь латинского Запада. И выбор был сделан. В 1274 году император Михаил Палеолог решился на коренную уступку Западу. Впервые в истории посланцы византийского императора в Леоне признали главенство Римского папы.

Выгоды, полученные византийцами от этой сдачи идеологических позиций, оказались мизерными. Расчеты западнической партии не только не оправдались – они рухнули. Союз с Римом не продлился долго. Папа-грекофил, который из лучших побуждений втянул Византию в унию, вскоре после этого скончался, а его преемник, новый понтифик, оказался совсем другим, чем его предшественник: интересы латинского Запада были для него превыше всего. Он требовал, чтобы Византия полностью изменилась, перестроилась по образу и подобию Запада. Когда ожидаемых Западом изменений не произошло, папа отлучил своего новоиспеченного духовного сына императора Михаила Палеолога от Церкви и призвал Европу к новому крестовому походу на Византию. Обращенные в униатство православные были объявлены плохими католиками. Византийцы должны были зарубить на носу, что Западу нужно только полное и безусловное религиозное и политическое подчинение. Непогрешимым для византийцев должен был стать не только папа, но сам Запад.

Другой страшнейшей потерей от предательства веры стало утрата доверия народа к власти. Византийцы были потрясены предательством их высшей ценности – Православия. Они увидели, что и с главным в жизни – истинами веры – оказывается можно играть. Смысл существования византийцев был потерян. Это было последнее и главное, что разрушило страну. И хотя далеко не все приняли унию, но дух народа был сломлен. На место прежней жажды жизни и энергичной решимости к действию пришла ужасающая общенародная апатия и усталость. Народ перестал хотеть жить.

Этот ужас порой случается в истории с отдельными народами и целыми цивилизациями. Так вымерли античные эллины, среди которых в первые века нашей эры начался необъяснимый демографический кризис. Люди не хотели жить, не хотели продолжать свой род. Редкие семьи, если и создавались, часто не имели детей. Рождавшиеся дети умирали от отсутствия родительской заботы. Аборты стали повсеместным явлением. Царило засилье самых мрачных оккультных и гностических систем, характеризующихся ненавистью к жизни. Самоубийства стали одной из основных причин смертности населения. Это сознательное вымирание народа получило в науке название «эндогенный психоз II–III веков» – массовой патологии психики и утраты смысла дальнейшего существования.

Примерно то же самое началось в Византии после заключения унии. Кризис государственной идеологии привел к тотальному пессимизму. В обществе царили духовно-нравственный упадок, неверие, увлечение астрологией и самые дикие суеверия. Алкоголизм стал настоящим бичом для мужского населения. Появился болезненный интерес к давно забытым мистериям древних греков. Увлеченная неоязычеством интеллигенция сознательно и цинично разрушала в народе основы христианской веры. Начались процессы депопуляции и кризиса семьи. Из 150 известных нам византийских интеллектуалов на рубеже XIV и XV веков только 25 создали семью.

Это лишь немногое, к чему привело Византию решение элиты пожертвовать высшими идеалами ради практических выгод. Рушилась душа: в великом народе, давшем миру грандиозные образцы полета духа, теперь повсеместно царил сплошной цинизм и склоки. Русский паломник в начале XIV века писал: «Греки – это те, у которых нет любви».

Лучшие умы Византии с печалью взирали на постепенную смерть империи, но их голоса уже никто не слушал. Видный государственный деятель Феодор Метохит, не видя никакого средства спасения для Византии, оплакивал прежнее величие «ромеев» и их «погибшее счастье». Он оплакивал империю «терзаемую болезнями, легко страдающую от всякого покушения соседей и являющуюся беспомощной жертвой судьбы и случайностей».

Новая уния, в какой-то уже совсем безумной надежде на помощь Запада подписанная во Флоренции, ничего не изменила. А для самих византийцев это был новый моральный удар огромной силы. Теперь не только христолюбивый царь, но и патриарх разделяли веру латинян.

Но, несмотря на предательство отдельных иерархов, Православная Церковь устояла. «Все были против унии», – сообщает нам византийский историк.

«О жалкие ромеи! – пророчески писал из своего затвора монах Геннадий Схоларий, после подписания Флорентийской унии и за 14 лет до падения Константинополя. – Зачем вы сбились с праведного пути: удалились от надежды на Бога и стали надеяться на силу франков? Вместе с городом, в котором скоро все будет разрушено, отступили вы и от благочестия вашего! Милостив буди мне, Господи! Свидетельствую пред лицом Божиим, что неповинен я в этом. Обратитесь, несчастные граждане, задумайтесь, что вы делаете?! Вместе с пленом, который скоро постигнет нас, вы отступили и от отческого предания и стали исповедовать нечестие. Горе вам, когда придет на вас суд Божий!»

Слова Геннадия Схолария сбылись абсолютно буквально. А ему самому пришлось нести неимоверно тяжкий крест горького патриаршества – он стал первым православным патриархом плененного турками Константинополя.

Приближался роковой 1453 год. В апреле султан Мехмет, совсем еще мальчишка, такой же примерно, как нынешние стамбульские студенты-второкурсники, ему был 21 год, осадил Константинополь. Султан буквально бредил идеей захвата столицы ромеев. Его старшие наставники – визири, один из которых был тайным агентом Византии, – уговаривали его снять осаду: слишком опасно было бы воевать на два фронта – все были уверены, что с Запада вот-вот придут на помощь войска. Но султан оказался непослушным воспитанником.

А обещанной помощи из Европы, конечно же, так и не пришло. К партии западников в Константинополе прибавилась еще и протурецкая партия. Как ни печально, но в среде политиков не было только настоящей византийской имперской партии.

Турецкую партию возглавил первый министр и адмирал мегадука Лука Натара. Он во всеуслышание объявил, что «лучше увидеть в городе царствующей турецкую чалму, чем латинскую тиару». Скоро именно ему, первому министру, суждено было сполна испытать, что такое на самом деле «царствующая турецкая чалма». Когда султан Мехмет II захватил город, он среди общего грабежа и дикой резни решил поставить градоначальником именно Луку Натара. Но перед этим, узнав, что у него есть четырнадцатилетний сын необычайной красоты, потребовал его в свой гарем, состоявший из мальчиков. Когда потрясенный Нотара ответил отказом, султан приказал немедленно обезглавить и мальчика и самого мегадуку Луку.

Развязка неизбежно приближалась.

Стены Константинополя.

Ведущий. 29 мая 1453 года после многомесячной осады, сопровождавшейся героическим сопротивлением защитников города, туркам удалось прорваться на верхнюю стену. Защитники, испугавшись, обратились в бегство. Последний византийский император Константин Палеолог остался один, покинутый всеми. Держа в руках меч и щит, царь воскликнул: «Нет ли кого из христиан, чтобы снять с меня голову?» Но некому было ответить. Враги обступили его, и после недолгой схватки турок, который оказался сзади, убил самодержца ударом в спину.

Современный Стамбул. Улица города. Пение муэдзина.

Ведущий (идет по городу): Что еще добавить?.. Теперь здесь живет совершенно иной народ, царят иные законы, иные нравы. Византийское наследие, чужое для пришельцев, было либо разрушено, либо в корне изменено. Потомки тех греков, которые не были уничтожены завоевателями, на долгие столетия превратились в бесправных изгоев на своей земле.

Мстительная ненависть Запада к Византии и к ее преемникам, совершенно необъяснимая даже для них самих, на каком-то глубочайшем генетическом уровне, как это ни парадоксально, продолжается до сих пор. Без понимания этого поразительного, но несомненного факта, мы рискуем многого не понять не только в давно минувшей истории, но и в истории XX и даже XXI века.

В нашей стране до революции велись серьезные исследования Византии. Но из теоретических знаний не сделали должных выводов… В первое же десятилетие советской власти исследования по византологии были свернуты, а потом и официально запрещены. Больше того, на всякий случай большевики репрессировали всех остававшихся в России византологов, лишь немногие смогли убежать за границу.

Исследования по византологии в нашей стране были возобновлены в 1943 году решением на самом высоком государственном уровне, по личному указанию Сталина. Казалось бы: 43-й год… что, не нашлось другого времени? Да нет, просто бывший семинарист Джугашвили наконец-то понял, у кого надо учиться истории.

А великий город, который так часто забывал отеческие древние законы, и которому за это не сохранили даже его имени, все еще способен на последнее свое служение: рассказать о небывалом величии и грандиозности падения великой империи.

Пение муэдзина над Стамбулом усиливается. В него вплетаются звуки русской зимней вьюги.

Мы снова у заснеженного русского храма.

Архимандрит Тихон (Шевкунов)

Источник: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/080211112807.htm