Полет драконов
АНДРЕЙ ЛАНЬКОВ
Родился в 1963 году в Ленинграде. Окончил восточный факультет ЛГУ, преподавал в университете корейский язык и историю Кореи. С 1992 года работает, в основном, за рубежом – в Южной Корее, Австралии. Сейчас преподает историю в корейском университете Кукмин. Сфера интересов – история Северной Кореи, история корейского города. Автор ряда книг на эти темы на русском, английском и корейском языках.
В чем секрет экономического успеха Кореи, Тайваня и Китая, и почему не стоит рассчитывать на использование азиатского опыта в России
Стремительный рывок, совершенный странами Восточной Азии во второй половине XX века, – удивительнейший эпизод экономической истории. Едва ли не все те «развивающиеся» страны, которым удалось-таки стать развитыми, находятся именно в этом регионе. Япония, Тайвань, Южная Корея и Сингапур показывают пример полноценной и безоговорочно успешной модернизации вне рамок европейской цивилизации. Другие страны региона имеют неплохой шанс повторить это достижение первопроходцев.
После окончания Второй мировой войны ситуация в Восточной Азии выглядела мрачно. Достаточно сказать, что по ВВП на душу населения Тайвань и Южная Корея тогда уступали Мозамбику и Гондурасу (Гондурасу – примерно в полтора раза). В Китае и Вьетнаме дела обстояли еще хуже. По большому счету, жизнь и уклад китайской или вьетнамской деревни в 1945 году мало чем отличались от жизни и уклада этой же самой деревни, скажем, в XV веке.
Если учесть бушевавшие тогда в регионе гражданские войны, а также отсутствие заметных запасов полезных ископаемых, ситуация выглядела не только мрачной, но и безнадежной – впрочем, за пределами Восточной Азии особых надежд на ее будущее и не питали, воспринимая этот регион примерно так, как сейчас мы воспринимаем Африку или Океанию. Но всего лишь через 10–15 лет ситуация изменилась – начался стремительный экономический рывок, который продолжается и по сей день.
Ситуация выглядела не только мрачной, но и безнадежной
Сначала вперед вырвались Тайвань и Южная Корея (а также Гонконг с Сингапуром) – страны, которые тогда получили прозвище «четырех драконов». Полет драконов оказался более чем впечатляющим. На протяжении 1950–2000 гг. среднегодовой рост ВВП на душу населения в Южной Корее и на Тайване составил 5,9% (мировой рекорд), в Японии и Сингапуре – 5%, а в Гонконге – 4,7%. Среди стран, которые по этому важнейшему показателю занимали шесть верхних мест в мировом списке, только одна – богатый нефтью Оман – не находилась в Восточной Азии.
На первых порах происходящее можно было счесть результатом уникального стечения обстоятельств – многие, например, считали, что решающую роль сыграла накачка драконов американской помощью, которая в годы Холодной войны действительно поступала в эти страны в немалых количествах. Однако к концу семидесятых к драконам присоединился и Китай, который приступил к строительству рыночно-капиталистической экономики (при сохранении как-бы-коммунистической официальной риторики). Вскоре примеру Китая последовал и Вьетнам.
Результаты, достигнутые в последние два десятилетия Китаем и Вьетнамом, впечатляют не меньше, чем более ранние достижения «малых» драконов. При том, что в абсолютных цифрах ВВП на душу населения и в Китае, и во Вьетнаме пока ниже среднемирового, темпы роста там впечатляющие: на протяжении 2000–2009 гг. среднегодовой рост ВВП в Китае составил 9,7%, а во Вьетнаме – 6,0%.
Стремительное преображение Восточной Азии являет собой удивительный контраст с судьбой большинства других развивающихся стран. Было бы преувеличением сказать, что эти страны совсем уж стоят на месте, но очевидно, что большинству из них далеко до развитых государств по всем показателям. Даже в тех случаях, когда изобилие ресурсов позволяет этим странам добиться неплохого уровня жизни, экономический рост сопровождается более чем скромными успехами в социальном развитии – примером чему служит весь Ближний Восток. Одной только Восточной Азии удалось научиться играть в современные экономические и технологические игры не хуже (а временами – и лучше) европейцев.
Ни одна из стран Восточной Азии не могла рассчитывать на экспорт природных ресурсов как на источник заметных доходов. Их стратегия развития опиралась, в первую очередь, на особенности культуры и мировоззрения, которые сложились за последние пятнадцать-двадцать веков.
В основе экономики традиционной Восточной Азии лежало возделывание заливного риса.
Империи рисовых полей Восточная Азия, о которой у нас идет речь, – это понятие не географическое, а историко-культурное, по сути – синоним конфуцианской цивилизации, к которой, помимо собственно Китая, относятся Япония, Корея и Вьетнам. Все эти страны на протяжении столетий находились под влиянием китайской культуры. До конца XIX или начала XX в. главным (во многих случаях – единственным) языком высокой культуры, администрации и законодательства там был язык древнекитайский. Государственные учреждения строились по китайским образцам, а роль официальной идеологии играло конфуцианство, иногда – в сочетании с китаизированным буддизмом.
В основе экономики традиционной Восточной Азии лежало возделывание заливного риса. Рис отличается от других зерновых культур тем, что он дает необычайно высокий выход калорий с единицы посевной площади. Только эта культура могла прокормить многочисленное население региона.
При этом заливной рис – культура специфическая. Рисовое поле представляет собой часть гигантской гидротехнической машины: чтобы получить урожай, на поля необходимо в оптимальные агротехнические сроки подать воду, а сделать это можно только с помощью сложной системы водохранилищ, каналов и подъемных машин – да и сами идеально выровненные поля подготовить непросто. Кроме того, рис не высевается, а высаживается в виде рассады. Этот увеличивает урожайность, но также предполагает и огромные трудозатраты.
Создание и поддержание рисового поля (точнее – системы полей) не по силам индивидуальной семье. Минимальной единицей при заливном рисовом земледелии является деревня, а во многих случаях и уезд, а то и целая провинция. Только объединенными усилиями тысяч, а иногда – и десятков тысяч людей можно построить и поддерживать ту сложную гидротехническую систему, без которой рис не вырастить.
С этим связаны и особая роль государства в традиционной Восточной Азии, и особое отношение к нему. Чиновник там был, во многом, организатором производства – и, как ни парадоксально, часто выступал в роли народного героя. На протяжении веков жители Восточной Азии усвоили, что при всех приносимых государством неприятностях – коррупции, налоговых поборах, произволе местных бюрократов – пользы от этого института все-таки существенно больше, чем вреда. Без государства было трудно поддерживать систему гидротехнических сооружений, кроме того, именно государство обеспечивало работу системы складов, которые служили гарантией на случай локальных неурожаев. В ведении государства находились и транспортные системы, главной задачей которых так же была подстраховка на случай неурожаев.
Любой простолюдин в Китае мог сдать государственный экзамен и получить чиновничий пост.
Одной из особенностей конфуцианской культуры являлось отношение к образованию. Сам Конфуций, выходец из обедневшей аристократической семьи, вовсе не был сторонником идеалов равенства. Однако сложилось так, что к началу нашей эры конфуцианство превратилось в идеологию меритократическую. Считалось, что управлять государством должны достойнейшие, причем происхождение этих самых достойнейших особой роли не играло. Теоретически, любой простолюдин в Китае мог сдать государственный экзамен и получить чиновничий пост. Исследования историков показывают, что большинство людей, реально занимавших государственные посты в традиционном Китае, все-таки были выходцами из семей элиты, однако по меркам доиндустриальной Европы или Ближнего Востока доля выходцев из низов в элите восточноазиатских стран была очень велика.
Главным социальным лифтом служила система государственных экзаменов. Удачная сдача экзаменов на знание конфуцианского канона, древнекитайского языка, истории и философии (а также основ стихосложения) открывала человеку самого скромного происхождения путь к власти, достатку, престижу. Неудивительно, что это обстоятельство сказалось на том, как жители стран региона и поныне относятся к образованию.
В этих условиях и сформировался «восточноазиатский характер». В нем слились как те черты, которые, по нашим меркам, могут показаться негативными, так и те, которые современное сознание воспринимает как положительные. В восточноазиатской культуре последовательно поощрялись работоспособность, дисциплина, самоконтроль, коллективизм, стремление к образованию, но также и конформизм, уважение к иерархии, готовность к некритическому восприятию существующих образцов.
Поставив древность на службу современности, архитекторы восточноазиатских экономических чудес учли в своей стратегии традиционные особенности культуры региона. У тех правителей, которые полвека назад приступили к вытаскиванию Восточной Азии из, казалось бы, безнадежного положения, был в распоряжении только один ресурс – рабочие руки их подданных. Эти люди были готовы работать дисциплинированно, качественно, тяжело и получать за это более чем скромное вознаграждение (на первых порах, в самом буквальном смысле слова – за три чашки риса в день), а опыт поколений, привыкших к интенсивному и коллективному труду, существенно облегчал вчерашним крестьян переход к городской и заводской жизни.
Во главе стран Восточной Азии стояли очень разные люди – генералы, бюрократы, тихо перестроившиеся коммунистические начальники. Однако выбранная ими стратегия была одинаковой во всех странах региона. Часто эти режимы называют «диктатурами развития», и это название, действительно, неплохо передает их суть.
Все восточноазиатские экономические чудеса были достигнуты под руководством авторитарных режимов, которые подавляли внутреннюю оппозицию, в первую очередь – независимое профсоюзное движение. Это и понятно: успехи профсоюзов привели бы к удорожанию рабочей силы, а на первых порах готовность местного населения работать за копейки была важнейшим конкурентным преимуществом. Восточноазиатские авторитарные режимы могут объявлять себя «социалистическими» или, напротив, «либеральными», но на практике все они следовали принципам рыночной экономики, не останавливаясь, впрочем, перед государственным вмешательством в дела частного бизнеса. Частная собственность и рынок ими отнюдь не обожествлялись, а воспринимались как полезные инструменты, которые следует использовать для достижения главной цели – ликвидации гигантского отставания их стран от развитого мира. В качестве идеологической упаковки – поскольку таковая вообще требовалась – обычно выступал умеренный национализм. Однако главной целью «диктатур развития» был экономический рост, в жертву которому приносилось все – и национальная гордость, и экологическое благополучие, и права человека.
При этом целью роста было не только и не столько увеличение могущества государства, сколько резкое улучшение условий жизни его обитателей. Это улучшение и было достигнуто. Можно сколько угодно возмущаться условиями на нынешних китайских предприятиях, но эти условия показались бы райскими простому китайцу из пятидесятых или семидесятых годов.
«Диктатуры развития» сделали ставку на максимальное использование качественной рабочей силы. Фактически страны Восточной Азии (сначала – Япония, потом – Тайвань и Южная Корея, а в последние десятилетия – Китай и Вьетнам) превратили себя в огромные мастерские. Они ввозили из-за границы сырье и (иногда) технологии, превращали сырье в готовую продукцию и опять отправляли за рубеж.
Кстати сказать, особенности конфуцианской культуры вовсе не всегда способствовали сверхскоростным рывкам в светлое капиталистическое будущее. Не случайно, что конфуцианский регион (равно как, кстати, и регион православный) стал одним из тех регионов планеты, в которых несколько десятилетий наибольшим успехом пользовались радикально-социалистические и коммунистические идеи. Из четырех стран региона, в трех в ХХ веке к власти приходили коммунисты. Более того, восточноазиатский коммунизм принимал зачастую совершенно утрированные черты, чему, наверно, способствовали традиционные качества восточноазиатского характера – вера в мудрость государства и чиновника, готовность безоговорочно принимать указания сверху, стремление к имущественному равенству. Впрочем, и в Китае, и во Вьетнаме элиты оказались весьма прагматичны. Они быстро поняли, что социалистическая экономика работает куда хуже, чем ожидалось, – и быстро, на рубеже семидесятых и восьмидесятых, свернули затянувшийся эксперимент.
Уроки не для нас
В России часто спрашивают, какие уроки можно извлечь из восточноазиатского опыта. Ответ неутешителен: почти никаких. У России нет ни одного из тех компонентов, которые сделали возможными китайское, корейское и прочие восточноазиатские чудеса.
Во-первых и в главных, в России нет такой дисциплинированной и неприхотливой рабочей силы, нет людей, готовых на протяжении многих лет ежедневно работать до полного изнеможения, не снимая напряжения регулярными запоями и четко исполняя технологические инструкции, – по крайней мере, таких людей нет в потребных количествах. Во-вторых, Россия еще во времена сталинской модернизации использовала весь наличный крестьянский трудовой резерв – а в Восточной Азии к конвейерам новых заводов вставали именно вчерашние крестьяне. В-третьих, на начальных этапах рывка немалую роль играла дешевизна рабочей силы, – а условия труда, которые даже сейчас кажутся райскими вчерашнему китайскому крестьянину, абсолютно неприемлемы для жителя российской глубинки, не говоря уж о москвиче или питерце.
Все это не значит, что Россия не может совершит успешную модернизацию. Скорее всего, у этой задачи есть и другие решения, которые отличаются от тех решений, что с таким успехом использовались в Восточной Азии. Однако восточноазиатский опыт в целом мало подходит России – как, кстати, и большинству иных стран, испытывающих проблемы с модернизацией. Знать о нем следует, какие-то отдельные решения повторять и копировать можно, но вот строить иллюзии о том, что в России удастся повторение китайско-корейского пути, все-таки не нужно. Доля этого сначала понадобилось бы чудесным образом превратить россиян в китайцев (ну, или хотя бы в корейцев).